Родилась в Ленинграде, в семье интеллигентов. Детство и юность прошли в творческой атмосфере среди художников. Её способности к литературе раскрыла замечательный педагог по русской литературе А. Я. Горюнова, но стихи Светлана стала писать позже, в 2008 году. Основные направления в поэзии: философская и гражданская лирика, пейзажная лирика. Образование: психологическое, медицинское, художественное.
Почётный эзотерик РФ. Лауреат I Международной профессиональной премии в области эзотерики и народной медицины в номинации «Лучший этнопарапсихолог 2014 года». Награждена медалью Общественного признания за заслуги в области экстрасенсорики, медалью им. Мишеля Нострадамуса, медалью Гиппократа.
Публиковалась в сборнике современной поэзии «Искусство в жизнь» (2021) и других сборниках.
Поскрёбыш
Рассказ
Деревня в Калининской (Тверской области) 1970-80-х годов.
На старинный деревенский погост, где покоилась прабабушка Татьяна, Николай поехал на совхозной кобыле Ночке. Погода в начале мая стояла тёплая. В последнее время на кладбище хоронили редко, а древние могилы зарастали кустарником. Николай почуял, как запахло мокрой землёй, свежей травой и пыльцой цветущих деревьев. Прохладный ветерок трепал тонкие, тёмно-бурые веточки почтенных берёз, которые, как послышалось Николаю, шептались о сокровенном. Николай прибрался на могиле прабабки Татьяны, выпил самогона. Сидел долго. Родительская семья у них была зажиточная, дружная и многодетная, шестеро сыновей и три дочери. В хозяйстве пять лошадей, четыре коровы, земли под пашни и сельскохозяйственная техника. На каждую лошадь – хороший комплект снаряжения. Первым, в 1899 году, родился сын Константин, потом другие братья и сестры, а Николай появился на свет божий последним, 14 февраля 1912 года. Таких детей называли «поскрёбыши». Прозвище Поскрёбыш так и приклеилось к нему на всю жизнь, потому ещё, что был он маленького роста, сухощавый, но очень живой и активный, часто размахивал руками при разговоре. К старости Николай и вовсе стал похож на одиноко стоящее, высохшее из-за нехватки влаги дерево, сухостой. Он рано овдовел, жил один. После смерти жены начал пить, чтобы как-то подавить душевную боль. Когда пил, плакал, винил себя во всём. Взрослые дети, Валентина и Василий, уехали в Ленинград. Валентина устроилась дворником, чтобы получить служебное жильё, а Василий пошёл работать на ленинградский завод «Автоарматура».
Со старшим братом Константином они жили в одной деревне, их избы стояли в разных концах главной улицы. Пути братьев разошлись в начале коллективизации, между ними произошёл серьёзный разлад на почве идеологии. Брат Константин не принял советскую власть, верил, что всё вернётся обратно, на чердаке тайно хранил лошадиные сбруи. Он жил зажиточно, держал семью и хозяйство в кулаке. Говорил медленно, с расстановкой, долго обдумывая каждое слово. Брат Константин больше походил на каменную водонапорную башню, такой же длинный, могучий и неприступный. А Николаю на момент раскулачивания было восемнадцать лет, ему пришлось признать законы новой власти, вступить сначала в колхоз, потом в совхоз. Так и прошёл он по всем историческим вехам со своей страной: коллективизацию, Великую Отечественную войну, восстановление колхозов после разрухи. Позже Николай работал на ремонтно-строительной станции, а когда вышел на пенсию, стал развозить хлеб сельчанам на совхозной лошади Ночке. Несмотря на разногласия с братом, Николай частенько сравнивал себя с ним. В мыслях спорил, в чём-то соглашался. Общались братья редко, старались обходить стороной друг друга.
Остальные братья и сёстры уехали в Ленинград и Москву, иногда приезжали на лето погостить в родную деревню.
Сидел Николай, перебирал свою память, пересматривал, словно старый фамильный альбом с фотографиями. В родительской семье с ними жила слепая стопятилетняя прабабушка Татьяна. Прабабушка помнила много сказок, народных песен, была мудрая и добрая, любила детей. Соседские ребятишки часто доводили старушку, выкрикивали: «Татьяна, Татьяна, глянь-ка в окно». Она открывала окно, а дети дразнились и смеялись, пользуясь её беззащитностью. Мальчишки, которые были позадиристей, бросали в неё мелкие камешки и палочки, а потом убегали. Невидящая прабабушка Татьяна закрывала старческое лицо узловатыми, словно ветки дуба, руками и тихо плакала.
Умерла прабабушка Татьяна легко, во сне, когда ранняя весна только-только постучала робкой синицей в окно. Николай так и не успел повиниться перед ней. В своём воображении нередко рисовал картину, как войдёт он в горницу, где в бабьем углу любила сидеть седовласая Татьяна, встанет перед ней на колени, положит ей кудрявую голову на грудь и выплачет всю ту боль, которую накопил за тяжёлую, лошадиную жизнь. Она выслушает, пожалеет, положит ему на голову свою утомлённую работой руку, пахнущую тёплым парным молоком, всё поймёт и всё простит. И станет тогда Коленьке так легко и светло на душе, как в детстве. Побежит он в поле, цветущее нежно-голубым льняным полотном, и вся тяжесть выльется из груди тёмным облачком. Чем дольше жил Николай на свете, тем чаще печалился о прабабушке.
Возвращался в детские воспоминания, теребил рану, как вдруг на ветку соседней берёзы прилетел пёстрый дрозд, запел. Заслушался Николай, как птичка щебечет, забылся. И почудилось ему, что дрозд выводит загадочные рулады: «Смени крест на могиле, смени крест на могиле…» Очнулся Николай, а птички уже нет. «И правда, крест покосился, худой уже совсем, надо новый сладить», – подумал Николай.
Николай вышел с кладбища, приблизился к кобыле Ночке, угостил остатками хлеба. По лошадиным меркам кобыла – почти ровесница Николая. Пегой масти, с сахарно-белыми пятнами, такими внушительными, точно художник не пожалел титановых белил и выплеснул всю краску из тюбика на рыжее тело лошади. Николай любил свою кобылку, ухаживал за ней, а будучи нетрезвым, то и дело жаловался на своё одиночество. Николаю казалось, что Ночка понимает его. Она стояла, слушала его истории, наклонив голову с выступающими вперёд ушами. Были они во многом похожи между собой, Николай и его древняя кобылица. Оба уже не молодые, долго и тяжело трудившиеся на родной земле. Оба часто уходили в себя и как бы замирали на время: Николай погружался в детские годы, а Ночка как будто воскрешала своего последнего жеребёнка, которого у неё отобрали сразу после рождения. Оба были уже седыми. У Ночки чёлка и грива серебристая. У Николая в молодости волосы были русые и вились, он постоянно приглаживал рукой чуб, особенно когда волновался. В старости Николай сильно поседел, представлял себя облетевшим от ветра одиночным одуванчиком, с пушинками-парашютиками, которые еле-еле держались на соцветии.
Болезненно переживал Николай и раздор со старшим братом Константином. Долго соображал, как найти подход к нему и заключить мир. Случай помог, понадобилась Николаю срочно новая сбруя для Ночки, а взять негде. «Придётся у братчика Константина просить, вот и повод для разговора нашёлся», – рассудил Николай. Запряг Ночку и отправился в соседнюю деревню в сельпо за гостинцем для брата и продуктами для себя.
Приехал, а сельпо закрыто. На дверях табличка: «Уехала за товаром». Остался ждать, не ехать же к брату с пустыми руками. Пока ждал продавщицу сельмага Людочку, сходил на ремонтно-техническую станцию, поговорил с мужиками. Те жаловались на шумных и шустрых шабашников, налетающих, словно грачи весной, на сезонную работу. Время за разговорами прошло быстро. Вот и Людочка вернулась, только открыла магазин, как тут же очередь образовалась из сельчан. Людочке приходилось выбивать дефицитные товары, основной план по торговле сельский магазин выполнял за счёт водки. Основные продукты – крупы, хлеб, сахар, соль, спички, рыбные консервы, водка, сигареты – были всегда. Иногда Людочка привозила свежемороженого хека, минтая и другую рыбу. Остальными продуктами крестьяне обеспечивали себя сами.
Рядом с магазином на лавочке сидели редкостные сплетницы баба Маша и баба Катя, знающие самые последние деревенские новости. Бабу Катю в народе прозвали Паснихой, откуда пришло это прозвище, уже никто не помнил, но оно к ней пристало намертво. Бабу Машу окрестили Маша Бородавошшная (да, да именно с двойным «шш» так и звучало её прозвище) из-за большой бородавки на носу и злой язык. Николай поздоровался с ними, подруги кивнули ему в ответ, продолжая оживлённо судачить о новом платье Людочки в цветочек.
Николай зашёл в магазин последним, занял очередь. Очередь гудела, как растревоженное осиное гнездо. Обсуждали городских дачников и шабашников, с приездом которых летом жизнь в деревне оживала. В сельском магазине пахло керосином, свежемороженой рыбой, только что привезённым пшеничным хлебом «кирпичиком».
По магазину бесцеремонно сновали мухи, словно тайные ревизоры, у которых была цель разведать, какие импортные товары привезла Людочка и где их прячет в подсобке.
– Людочка, – ласково сказал он. – Мне два «кирпичика» хлеба, две банки рыбных консервов, три бутылки водки «Экстра», взвесь ещё конфет «Мишка на севере», штук шесть.
Людочка покраснела, как спелый сорт отечественных яблок, опустила глаза, собирая заказ для Николая. Сама Людочка напоминала «конфетное» яблоко, такая же крепкая, с крупными формами, улыбчивая женщина. Она была ещё в самом соку, сорокапятилетняя разведёнка.
По дороге Николай прикидывал, как лучше помириться с братом. Подъехал к избе брата Константина, Ночку привязал к забору. За забором в палисаднике росли пышные кусты тёмно-фиолетовой сирени, которые источали приторно-сладковатое благоухание. Дом-пятистенок у брата Константина добротный, срублен на века. К избе пристроена подклеть для скота, на просторном участке баня, яблоневый сад и ульи. Николай помялся на пороге, снял шапку, пригладил седые волосы и постучал в дверь. За занавеской показалась смешливая внучка брата Константина, Наденька. Заулыбалась Наденька, пригласила жестом: «Заходи в дом, дедушка Николай». Зашёл в сени, потом в горницу.
– Бог в помощь, – сказал Николай, ступая за порог горницы. Перекрестился на икону Николая Угодника.
– Милости просим, – ответила Евдокия, жена Константина, полноватая, покладистая баба.
Николай достал гостинцы, жене Евдокии и внучке Наденьке передал конфеты «Мишка на севере», брату бутылку водки «Экстра».
– Шибко сбруя нужна, – выпалил Николай. – Старая исхудала совсем. Пришёл просить у тебя, братчик.
– Проходи, садись, – медленно ответил брат и добавил: – В ногах правды нет.
Вошёл Николай, огляделся. В горнице слева у входа русская печь, на углу божница с иконами, на окнах и дверях густо-синие бархатные шторы, пол застелен пёстрыми домоткаными дорожками, на стенах фотографии родителей в рамках, сервант с чайным сервизом из ГДР «Мадонна», на тумбочке у окна телерадиола «Харьков» и большой стол. За столом брат Константин, жена его Евдокия и миловидная внучка Наденька ужинают.
Константин достал ложкой из супа гриб. Долго жевал и назидательно изрёк:
– Худая сбруя – несчастный выезд! – Налил из бутылки суконно-серого самогона и добавил: – Поешь, что ли?
Голова у Николая закружилась и от переживаний, и от сладковато-цветочного запаха, которым, как ему показалось, был пропитан весь дом брата. Он присел на краешек стула, расстегнул фуфайку.
Евдокия достала пустую тарелку, налила ему ароматных кисло-сладких щей, сваренных из квашеной капусты с солёными грибами. На столе, источая маслянисто-тминный аромат свежего укропа, стояла отварная картошка в миске, солёные грибы в салатнике, большая бутыль с самогоном и мёд в глиняной крынке.
Две залетевшие осы, перебивая друг друга, спорили. «Вжи-вжи, даст, даст ж-жежзбрую!» – жужжала одна. «Нет, не даст! Ж-же-жзбрую, же-жадный, же-жадный», – отвечала другая.
Николай начал есть, дуя на горячую похлёбку, приговаривал:
– Вкуснотища! Наваристые щи Евдокия готовит.
На улице послышался смех и звонкие голоса ребят. Внучка Наденька быстро доела щи и убежала к детям на улицу.
– Ладная внучка у тебя растёт, баскуша выйдет, – сказал Николай брату, доедая щи.
Константин заметно оттаял, заулыбался, глаза потеплели. Внучку он любил и гордился её успехами.
– Единово дам сбрую, – ответил медленно Константин, наливая себе и брату самогон.
– Скупой ты, братчик, но и я подходы знаю, – прошептал Николай.
Выпили самогона братья, оба размякли, словно глина в руках гончара. Николай стал делиться детскими переживаниями. Константин слушал молча.
– На кладбище могилку прабабушки навестить бы надо, – сказал Константин.
– Так был я давеча, – ответил Николай.
И сообщил, как ездил на кладбище к прабабушке и про то, что крест на могиле старый. А ещё поделился с братом тем, что так долго носил в себе: тяжесть вины перед прабабкой Татьяной за детские проказы и то, что чувствовал он себя осиротевшим в последнее время. Константин пил самогон, слушал, не перебивая, Николая, потому как понимал, что пришло время выплеснуть чёрно-серую боль, которой переполнен брат. Когда выговорился Николай, брат Константин сказал:
– Ждала прабабушка Татьяна, когда ребятишки выкрикивать её будут. – Помолчал, потом добавил: – Любила она детей, а тебя, Поскрёбыш, больше всех и жалела очень, слабеньким ты родился, последним. Играла она так с ребятишками: лицо руками закрывала, а сама смеялась еле слышно. Шутница была прабабушка наша.
