Интервью с Евгенией Вакарь
У вас очень красивые и разносторонние стихи о музыке и музыкальных инструментах. Какое значение в вашей жизни имеет музыка? Как она отразилась на вашем поэтическом творчестве?
Музыка, кажется, была во мне всегда. Она окружала меня своим постоянным присутствием, обволакивала, убаюкивала, лелеяла, успокаивала, давала силы и всячески мотивировала меня. Моя жизнь началась с музыки, и под большим впечатлением от неё я находилась и до сих пор нахожусь. Не было ни дня, проведённого мной без музыки! Она – отовсюду, везде, во мне. Я, пожалуй, скаламбурю. Для меня Музыка является моей Музой!
Когда вы говорите о себе, вы всегда отмечаете, что родились в творческой семье. Расскажите об этом подробнее, и какую роль сыграла семья в вашем творческом становлении?
Думаю, каждый гордится своей семьёй, и я не исключение. Обычно люди безошибочно определяют, что моя семья творческая, а я – творческий человек. Моя мама Елена Львовна Машукова, учительница музыки в школе, человек широкой души, с открытым и добрым сердцем и неподражаемым обаянием, окружала меня музыкой с самого детства, именно она обогатила и наполнила высоким эстетическим содержанием мою душу. Мой дед Семён Прокопьевич, тоже музыкант, прошёл всю Великую Отечественную войну с аккордеоном за плечами. Большая заслуга моих родителей, моего деда в том, что именно они открыли мне мир через такой музыкальный инструмент, как аккордеон, научили тонко чувствовать и эмоционально контактировать с миром звуков. Аккордеон – музыкальный инструмент, позволяющий быть ближе как к народной, так и к академической музыке. В нём есть некая двойственность, у него своеобразное, узнаваемое звучание, широкий тембр.
Любому читателю всегда интересно, кто его любимый писатель в обычной жизни. Поделитесь с нами.
Я причисляю себя к читающим людям. Мне интересны разные жанры в литературе разных стран и народов и разнообразная стилистика повествования. Мне нравится как классическая литература (Лев Толстой «Воскресение»), так и современная, например, в жанре философской прозы («Игра в бисер» Германа Гессе, «Имя розы» Умберто Эко), фантастики («451о по Фаренгейту» Рэя Брэдбери, «Хроники Амбера» Роджера Желязны), в том числе и научной. Особо люблю поэзию Серебряного века и стихи Сергея Есенина, Марины Цветаевой, Анны Ахматовой, Николая Гумилёва. Также нравится традиция русской философии XX века, например, Владимира Соловьёва, Николая Бердяева, Василия Розанова, Павла Флоренского. Из моих новых открытий поэзия Поля Верлена и Гийома Аполлинера.
Как рождается ваша поэзия, как вы можете это описать?
Для каждого поэта это очень индивидуальный процесс, часто интимный, это всегда попытка убежать, скрыться от мира, уединиться, сосредоточиться. Стихи обычно не приходят в минуты радости и счастья, разве что когда доходишь до пароксизма; это всегда что-то грустное, пережитое поэтом, и попытка кратко высказаться по этому поводу. Поэзия зарождается, когда я нахожусь под музыкальным впечатлением. У меня много стихотворений, написанных таким образом, и часто они в ритме музыкальных композиций, мною прослушанных. Я буквально проигрываю в голове отрывки, и тогда рождаются стихи.
Есть ли у вас какие-то идеалы, которым вы следуете?
Идеалы, пожалуй, есть у всех, но вопрос в том, следуют ли люди своим идеалам, следую ли им я. В одной французской песне – она так и называется «Разочарованная» («Désenchantée») – поётся:
«Повсюду – хаос,
Все мои идеалы – испорченные слова.
Я ищу душу,
Которая смогла бы мне помочь,
Я из разочарованного поколения,
Я – разочарованная».
Пожалуй, в этих строчках лучше всего отображается наш современный мир, обществу сложно следовать чему-либо. Главное – это не попытка достижения «базаровского» нигилизма или божественного отождествления себя с Абсолютом, главное – никогда не переходить грань, где начинается идеология и мифологизация собственных философских воззрений. Мои идеалы – они из разряда дружбы с самим собой, со своею совестью.
СТАРЫЙ АККОРДЕОН Старые, жёлтые клавиши, Регистр, запавший в пазу. Когда яблони цветом налиты, Звучит его голос в саду. Он поёт о судьбе, о любви, Ветер вторит ему соловьём. Хоть какую ноту возьми, Им не скучно стонать вдвоём. Костяшки белые пальцев Дышат сквозь мех на простор, Заставляют рукою шастать Гармоникой звуков во двор. Старые, жёлтые клавиши, Запавшие кнопки в пазах. Как будто над кем-то сжалившись, Поёт и поёт на «низах». Он пел – мне в душу запало – Не единожды, а в который раз, Словно бы плакал устало Брызгами нот из невидимых глаз. Пожелтевшие, старые клавиши, Изорванный буйностью мех… Немного мне стало завидно: Плакать мог, как человек. Он пел о судьбе, о любви, Поэт вторит ему соловьём. Хоть какую ноту возьми, Им не скучно творить вдвоём. ДЗАНБАО Затеряна лира дождей. В безвременье посерели листья сакуры блёклой. Сквозь глаза облаков видны стёкла витрин, но всего – на одно мгновенье. Японский журавлик на незнакомой гравюре… Наверно, сегодня тебе подарю я свои рисуночные письма с Фудзиямой – находку своих слёз – Далай-ламы. Японский журавлик, я – житель Дзанбао, заборочной местности, вечной мёрзлости, насморка. Японский журавлик, я ищущий дао, свой путь, ледоход, как во время паводка. Дзанбао на седые столетья вперёд до снятия в душе блокады стай журавлиных – фигурок японских – оплот из стекла-дождя – вишен рассады. РОЖДЕСТВЕНСКАЯ НОЧЬ В ИЖЕВСКЕ В небо яркие взмывают фейерверки, Кажется, что прямо к облакам. Рождественская ночь в Ижевске Загадывает счастье нам. Коньковый бег – весёлая окружность, Вокруг улыбки, радость, детский смех. И как же потрясает эта дружность И забавляет падение на снег. Пылают звёзды, как щёки от мороза, И режет слух ворчание природы. Но тотчас же шагнёшь с порога, Задумаешься… Толпа народа Несётся вскачь, и в пляс, и как-нибудь, Заносит внутрь, плывёт лавиной… Ты только ощущенья не забудь О ночи Рождества, о красках синих! В небе яркие остыли фейерверки… Я шлю немой вопрос друзьям и облакам. Рождественская ночь в Ижевске Запомнится надолго нам. В ГОРАХ В деревянные кроны зубрится месяц, Бредит затхлой спичкой свеча в тени. Бессильно заводятся небесные выси И со скрипом несутся вдоль голой стены. Одинока в страданиях, я, как отрок ведомый, Морозом свежащим в горный хрусталь влекома. Мне земная на вкус языка твердь знакома, И закуённая в цепи вода, что солона. Утопительный вой в горных ущельях И грохот камней – внизу водопад. Нога застревает в упорстве расщелин, Бьются в горле слова невпопад. Непонятный до ужаса ветра сказ. Заметает метель там, где лето должно быть. Подгоняется всё под высший указ. Это новый какой-то, свой, горный Чернобыль. До поднятия-спуска – бесконечные вёрсты, И горная пасть зияет – разверстая, Огнём ярким блещет. Я отрок-напёрсток, Я открыла какой-то свой, собственный острог. К «ПЕРУ ГЮНТУ» ГЕНРИКА ИБСЕНА Суровый перекат норвежских вод И волн суровых стон тревожный. Суровые лучи пронзают небосвод, И день стоит в снегах творожных. У бухт холодных, гористых ущелий, Где для человека места нет, Стоит века в игре теней пещера, Внутри которой тёплый, мягкий свет. Танцуют там не люди и не звери, Там танцев диких нет – лишь сказка. Одни лишь эльфы там умеют Заворожить фьорд льдин своею лаской. Кремнистым посохом у края, Когда взойдёт звезда, произнеси пароль. Со свитой вместе, с темнотой ступая, Навстречу выйдет тролль-король. Суровой поступью и взглядом хитрым Он манит за собою пальцем. И волшебством объял он шаг Анитры, И вихрем чувства закружил он в вальсе. Любую просьбу иль желание исполнит, Поставив жизнь и смерть на карту. И не скрывайся: имя он запомнит – Попросит душу он взамен подарков. Средь гордых духов тьмы и света, Средь диалога из вопросов и ответов, Средь лжи обманчивых советов Суровый перекат норвежских вод, И волн суровых стон острожный, И редкие лучи взмывают в небосвод, Снегов не тает цвет творожный.
