Айшат Мальсагова (Чахкиева)

Родилась 27 июля 1956 года в г. Щучинске Казахской ССР. В девичестве Чахкиева. После окончания университета работала в Грозненском педагогическом училище, в Чеченском государственном университете. В 1999 году из-за военных действий в Чечне Айшат Магометовна переехала с семьёй в Ингушетию. В настоящее время работает преподавателем Назрановского политехнического колледжа РИ.

Печаталась в газетах, журналах, альманахах: «Голос Назрани», «Ингушетия», «Сердало», «Утро гор».

С 2013 года стала печататься в сборниках: «Поэт года», «Детская литература», «Наследие», «Антология русской поэзии», «Слово», «Под знаком звезды Вдохновение», «Палитра современной литературы», «Наследие литературы ХХI века», «Человек Слова», «Это Родина моя», «Творчество и потенциал». За вклад в русскую и ингушскую литературу награждена медалью «30 лет образования Республики Ингушетия».

Наследие. О людях близких и родных

(История нашей семьи)

Продолжение. Начало в сборниках: «Слово», «Под знаком звезды Вдохновение», «Палитра современной литературы», «Наследие литературы XXI века», «Человек Слова».

Указом партии и правительства от 14 июля 1954 года об условно-досрочном освобождении заключённых, отсидевших 2/3 срока и на которых местная администрация даёт положительную характеристику, было досрочно освобождено большое количество заключённых. Орцхо не попадал в число освобождающихся по этому указу, так как для освобождения надо было отсидеть 6 лет, а Орцхо к этому времени отсидел только 4 года и 3 месяца.

«Поговаривали о другой возможности освобождения – актировка по болезни. Предугадать, когда это произойдёт, трудно. Если верить слухам, которые здесь ходят, комиссия по актировке приступит к работе в сентябре месяце, но окончательное решение об освобождении может последовать через 5-6 месяцев. В случае моего освобождения по инвалидности вас запросят, желаете ли вы взять меня на своё иждивение или нет. Надеюсь, что вы не откажетесь от меня, иначе я могу оказаться в каком-нибудь доме инвалидов Сибирского края».

Письма окрыляли Орцхо. Поднимаясь в собственных глазах, Орцхо мобилизовал остаток сил на достижение новых целей в работе. Это вызывало у него самоуспокоение. Неудача, обманутые надежды на успешное выполнение вызывали у Орцхо подавленное состояние. Но это не вызывало у него отказ от дальнейшей попытки на литературном поприще, у него пробуждались новые попытки к выполнению.

Для его творческой личности характерен поиск нового, «живинка в деле». Усталость после трудной, изнуряющей, но нужной работы. Утомление, разбитость у Орцхо связаны с гордым эмоциональным подъёмом творческого процесса, в котором Орцхо чувствовал себя легко и свободно. В нём ощущались острая жажда и бурное эмоциональное возбуждение. И только после этого наступало душевное удовлетворение. До конца своей жизни, даже будучи старцем, он оставался романтиком. Это его свойство прослеживается в его творчестве и во всех письмах.

Орцхо был обаятельным человеком, старался выполнять возлагаемые на него обязанности. Моральный долг Орцхо состоял не только в выполнении нравственных требований, но и в способности строго выполнять лежащие на нём обязательства, утверждать и укреплять те моральные принципы, которые он исповедовал.

Кроме того, он был большим оптимистом, был убеждён в достижении в конце концов торжества над злом. Как культорг, Орцхо вёл счёт получаемым посылкам.

«Могу порадовать вас, сказав, что я стою в числе первого десятка людей, положение которых здесь признано хорошим. Я знаю, это точно».

После получения посылки Орцхо выражал свою радость в письме: «Костюм был немного велик, легко поправить, мастера есть, хорошо, что не мал. Туфли, сандалии и всё остальное – прекрасно. Думаю, что в этом наряде, если бы я прибыл домой, Совдат не отказалась бы от меня».

Сложная простота, приметы которой – общительность, жизнерадостность, жизнелюбие, сделала Орцхо чутким и отзывчивым к братьям по несчастию. Душа его изнывала от отчаяния, когда он смотрел на заключённых и видел в них не просто невежественных людей, но и людей «человечных». Они, как и Орцхо, переносили тяготы холодной и суровой жизни. Его внутреннее убеждение приходило в столкновение с повелениями, идущими извне. Источником столкновений были общественные противоречия и социальная несправедливость. Его спасение было в его общительности, в общении с людьми, в процессе которого он не только формировал свои представления о мире, но и выработал взаимопонимание, находил общий язык. Тайна его общения состояла в умении и стремлении жить с другими людьми в согласии и доброжелательности, щедро делясь с ними богатством собственной души, сердца.

Человеческий, общественный смысл Орцхо заключался в потребности общения, в том величайшем богатстве, каким являлся он сам. Да, Орцхо умел разделять и горе, и радость друзей. Письма от родных, особенно от Казбулата, давали Орцхо силы для сопротивления: «Он горит желанием поддержать во мне дух бодрости и надежды».

О свидании и говорить не приходилось. Возможность встречи, общения стоила многого.

«Я не мечтал раньше о таком счастье, а когда мечта стала реальной и осуществимой, не так желаешь её, появляются расчёты».

Каждое письмо от родных укрепляло веру в благополучное возвращение домой, успокаивало расстроенную душу. Часто хорошее письмецо радовало Орцхо сильнее, чем ценные несколько посылок, полученные из дома, хотя «одних моих товарищей больше утешали продукты, других – вещи». Одним словом, «картина была достойна богов», если выражаться языком Казбулата. Орцхо боялся только, что эта картина «постепенно, но верно будет тускнеть на долгие месяцы, как это было ранее». Казбулат пользовался большой симпатией у друзей отца. Орцхо волновали письма детей своим содержанием. Его радовали успехи не только сыновей, но и дочерей, особенно Мары. Если в письмах сына отец смог рассмотреть прежде всего твёрдость мужского характера, то сквозь строки Мары он видел мысленно свою Совдат, которой, к сожалению, он не мог писать о своих чувствах. Это против ингушского этикета, который требовал большой сдержанности в проявлении нежных чувств к супруге. Но каждое письмо, обращённое к семье, начиналось строкой: «Здравствуйте, мои дорогие дети и Совдат!»

Орцхо обладал большой выдержкой, самообладанием, умением контролировать свои чувства. Нравственные отношения супругов характеризовались не только любовью, но и моральной ответственностью, выражающейся во взаимном уважении и взаимопомощи. Сильно развитое чувство долга не только перед женой, но и детьми придавало ему веру и укрепляло нравственную основу семьи. Орцхо не терял нить управления в собственном доме.

Жене «ингушского декабриста» досталась нелёгкая доля. С 1920 года, со дня свадьбы Совдат была для Орцхо и женой, и сестрой, и матерью (матери и сестры он лишился в двухлетнем возрасте). Она была для него очень внимательной и заботливой женой. Родила ему четверых сыновей и четырёх дочерей, трое из которых – Султан-Гири, Хаджи-Мурат и Бэла – умерли в раннем возрасте, Казбулат – в 35-летнем возрасте, будучи холостым. Ей приходилось вместе с Казбулатом обивать пороги суда, собирать посылки, передачи.

В лучшем положении находилась замужняя дочь Зара, которая вышла замуж за Озиева Руслана Магометовича. Но и она, имея на руках малолетних детей, работая на производстве, делала всё возможное и невозможное для того, чтобы родные выжили в условиях сурового Казахстана.

А редкие письма не означали забвения. Просто в потоке суматохи, семейных неурядиц, работы было очень мало радости, а жаловаться отцу или кому-либо она не умела. Для неё самое главное было – здоровье отца.

В письмах дочери Мары и жены чувствовались теплота, ласка, передаваемые матерью-женой через переводчицу далёкому, но близкому и любимому человеку. Сколько приятных минут доставляли ему письма! Именно такие минуты сокращали тяжёлые годы одиночества, тоски и угнетённости. С моральной точки зрения, отношение к жене составляло специфическую проблему, поскольку жена выполняла особую роль, – на ней лежала задача рождения и воспитания детей. Но это не снимало вопроса о заботливом и чутком отношении к жене, об уважении женского достоинства, о подлинно человеческой любви к физической красоте женщины. Совдат была для него неизменной спутницей и хорошей хозяйкой, уважаемой снохой.

Орцхо всегда был внимательным и тактичным, а самым главным моральным качеством, характеризующим его поступи, было его благородство. Он был самоотверженным, верным идеалам мужественности и великодушия. В радостные минуты, дни ожидания встречи с родными, Орцхо, конечно, не мог обойти вниманием свою жену, которую уважал и любил больше, чем когда-либо.

«Надеюсь загладить свои ошибки и грехи перед ней и зажить с вами в счастье и радости, иначе зачем мне надо было воскрешать к новой жизни?!»

Он просит жену не тосковать по нему. Только сейчас он осознал, что недостаточно ценил её. Теперь, находясь вдали от неё, он понял, что его курорт – около жены. «Мне, конечно, никакого курорта не надо по приезду домой. Мой курорт – около Совдат. Я раньше не оценивал её значения. Надо этот промах исправить, пока не поздно».

Постоянно, тревожась за здоровье жены (у неё бывали сердечные приступы), он обращался к детям с просьбой заботиться о матери: «Учтите, что с моим уходом от вас вы потеряли только внешние связи с людьми, для которых я представлял какой-то авторитет в нашей семье, но домашний уют, тепло исходят от матери, какова бы она ни была в своём развитии. Берегите этот источник тепла и ласки, отнеситесь к ней внимательно. От этого вы только выиграете в глазах людей и Высших судей».

Таким же было отношение к женщине и у его друга по лагерю, известного грузинского историка, этнографа Константина Чхеидзе: «Но ближе всех, понятливее всех, выше всех является в моих глазах подруга Ваша Совдат. Именно они, наши молчаливые труженицы, наши дочери гор, именно они, которые стояли над колыбелью и сопровождали нас в жизненном пути, – они являются хранительницами священного очага – символа семейной жизни!».

Вспоминая многие годы лишения и труда, переживания за жену, Орцхо желал, чтобы она выглядела молодцом, мечтая спокойно прожить свой век в довольстве за многие годы труда и лишения.

«Верю, что все вы – мои дети – этого хотите и сумеете обеспечить нашу старость соответствующим образом».

В письме к жене и детям Орцхо в полушутливом тоне высказывал и другую мысль: «Если моё здоровье выдержит эти годы, то я буду получать такую пенсию, что, даже не работая, смогу прокормить себя и свою старушку Совдат. Надеюсь, это не будет вас огорчать».

Было такое, что выражал и недовольство. В феврале Орцхо просил её выслать ему огородные семена, чтобы выращивать и есть свои плоды.

«Ждал от вас огородных семян. Хотел в свободное время копаться в грядках. Совдат считала это баловством. Она так рассуждала: “Я принесу тебе с базара и лук, и редиску, и огурец, только не порть землю, где можно посадить такой капитальный продукт, как картошку”. Но ведь теперь она не сможет мне принести с базара ни редиски, ни свежего огурчика, а смотреть, как другие снимают со своих грядок овощи, неохота. Ну, ничего. Нет худа без добра. Как-нибудь обойдусь». Не мог Орцхо поделиться с домочадцами своими приятными воспоминаниями о кадетском корпусе, когда они, кадеты, имели свой сад, свои парники, к столу подавались свежие фрукты и овощи, выращивали лук, помидоры, разную зелень. Эти воспоминания возвращали Орцхо в годы молодости. Принимавший 35 лет тому назад активное участие в этом занятии, Орцхо вновь готов применить эти трудовые навыки, ведь это несколько отвлекало его от всего тяжкого, доставляло радость. Ему хотелось, чтобы эти воспоминания не покидали его, согревали душу сладкой истомой, хотя прошло столько времени. А написать только два слова – «кадетский корпус» – для него уже было чревато последствиями, равносильно вынесению себе приговора. Орцхо употребляет приёмы, которые не только оживляют повествование, придают ему выразительность, но и диалогизирует монологическую речь. Орцхо, как бы предвидя возражения, угадывая возможные вопросы адресатов своей речи, сам такие вопросы формулирует и сам на них отвечает. Вопросно-ответный ход превращает монологическую речь Орцхо в диалоги, делает читателей письма собеседниками, активирует их внимание, вовлекает в поиски истины. Умело и интересно поставленные вопросы Орцхо привлекают внимание жены, заставляют следить за логикой рассуждения. Орцхо продолжает делать жене замечания: «Она якобы заявила, что не следует мне заниматься огородом, так как она сама будет снабжать меня овощами? Прошла пора весеннего сева, незаметно лето пролетело, стоит уже осень на дворе, а где же овощи? Их не только нет, но она перестала посылать мне тот продукт, который она вполне резонно считала для меня основным, а именно: масло! В чём дело? Не понимаю. А какие свежие огурчики, салаты, помидоры едят мои товарищи! Спасибо им, не отказывают, делятся со мною пополам. А жена моя только похвасталась, а на деле только оскандалилась! Нет, Совдат, ты всё-таки продолжай исполнять мои просьбы, уверяю тебя – будет лучше!»

Молчание жены раздражает Орцхо, он начинает журить её, забывая о том, что могут быть материальные затруднения.

Поздравляя супругу с Новым, 1955-м, годом, Орцхо желал, чтобы этот год был годом встречи и «Совдат встретила бы исполнение желания как знак милости к ней со стороны судьбы, которая послала ей такое серьёзное испытание. Она достойно выдержала это испытание, – и за это провидение может вознаградить её».

Его характеристика была бы неполной, если бы мы не сказали о таких качествах, как скромность и вежливость. Для него уважение к окружающим людям и особенно к семье было повседневной нормой поведения и привычным способом общения с окружающими.

Орцхо обладал такими качествами, как находчивость, быстрота реакции, и в то же время был эмоционально уравновешен, умел владеть своими чувствами. После расставания с ним у людей оставалось о нём хорошее расположение и впечатление. Главнейшая черта Орцхо – его душевная простота, потребность в общении с людьми, интерес к жизни, уважение к личности каждого человека. Он всегда остаётся педагогически одарённым, высоконравственным, общительным оптимистом-тружеником, очень любящим людей.

Вся жизнь Орцхо была загадкой. Всю жизнь он не мог высказать свои мысли вслух, хранил их в душе. Это сказалось и на его творчестве. В своих произведениях Орцхо, раскрывая тайны психики героев, никогда не объяснял их полностью. Они всегда увлекали читателей тем, что они говорили и делали, как сохраняли до конца вечную тайну жизни. Только благодаря своему нравственному развитию Орцхо смог противостоять давлению сложного времени и тех неприятностей, которые угрожали его человечности. Только благодаря своему этико-нравственному развитию Орцхо не мог причинять какого-либо вреда любому существу, пусть даже стоявшему на самой низшей ступени своего развития.

Особенно Орцхо был признателен Казбулату, считая его самым заботливым и понимающим из всех в семье.

«Казбулат, на тебя легла большая ответственность, как старшего ребёнка в семье. Знаю, что это нелегко. Забота о Пунтике, обо мне, по дому – не каждому по плечу, но не падай духом! Вернётся Пунтик, и всё искупится сторицей».

Отец радовался успехам сына, считая это и своей заслугой, огорчался его неудачам. Это не так просто и не всем удавалось. По мнению отца, Казбулат сильно изменился за время разлуки с ним и притом – в лучшую сторону.

«Старший в семье должен быть примером для остальных, и ты, видимо, стал таким, каким обязан был явиться в нашей семье».

Казбулат горел желанием поддержать в отце дух бодрости и надежды, старался облегчить его участь, его горе то посылкой, то письмом.

«А я прежде думал, что только дочери способны проявлять к отцу больше чувства и любви. Видимо, ошибался. Сын всегда остаётся сыном своего отца».

Орцхо чувствовал настоящую, преданную любовь сыновей.

«Я видел, как в зеркале, себя лет 35–40 тому назад: масса чувств, широкий кругозор, хорошее изложение. Да, Пунтик, растёшь ты хорошо, и с каждым днём этот рост всё лучше и лучше. Пока я не стыжусь погордиться тобою и сказать об этом тебе прямо. Но не вздумай остановиться на достигнутом. Всегда стремись вперёд, как пишешь сам. Ты имеешь все данные занимать не последнее место в своём роду… Что нужно мне? Что я могу сказать? Несмотря на то, что я лишён свободы, я всё-таки счастлив и благодарю судьбу, что дала мне таких детей!»

Орцхо очень переживал за здоровье Казбулата, так как не знал его диагноза. Но Казбулат упорно обходил этот вопрос, хотя отец и просил ничего не скрывать от него, держать его в курсе всех дел.

«Из опыта прошлого знаю, что вы пытались от меня кое-что скрыть, поэтому отношусь недоверчиво к словесным заверениям».

Отец высказывал и недовольство, что Казбулат обходит вопрос о своём здоровье.

«Я очень прошу ничего от меня не скрывать и держать меня в хороших письмах в курсе о состоянии своего здоровья».

При аресте отца Казбулат ударил коменданта, арестовавшего отца. Казбулата за хулиганские действия посадили. Более года Казбулат отбывал наказание. Там он и заболел, как потом выяснилось, основательно и безнадёжно. В бараках, в которых находились заключённые, стоял ужасный холод. А вечером, когда заключённые после работы возвращались в свои обители, сплошь усыпанные щелями в стенах, отверстиями в крышах, продуваемые сквозняками со всех сторон, невозможно было спать от духоты, человеческих испарений, смрада. Казбулата трясло, как при лихорадке.

Казбулат, не отличавшийся физической силой, был почти не в состоянии сопротивляться недугу. О воспалении лёгких, параличе, длительной болезни в этот момент отцу не было известно.

«Болен Казбулат, и, видимо, серьёзно. Вот причина моего беспокойства. Сколько ни прошу написать мне откровенно, как протекает его болезнь, никто не отвечает на мою просьбу. Ты тоже вскользь сообщаешь, что Казбулат прибыл на курорт Боровое, неизвестно, то ли на гастроли, то ли на отдых, а может, и по болезни, но ни из одного письма нельзя узнать, в каком состоянии Казбулат выезжает в санаторий и в каком состоянии возвращается домой. Я прошёл все инстанции туберкулёзной формы и сейчас нахожусь среди инвалидов-туберкулёзников, поэтому хорошо знаю эту болезнь. Когда мне стало известно, что Казбулат заболел, но не сказали, в какой форме, этим самым вы дали пищу моему беспокойству и продолжаете эту линию умалчивания уже второй год. Даже досадно, что вы так плохо разыгрываете комедию – скрываете правду от человека, которого близко касается эта правда, какая бы она ни была: горькая или приятная. Правильно вы с Русланом делаете, что решили навестить Казбулата в Боровом. Это положительно отразится на его самочувствии, а следовательно, и на здоровье».

Казбулат ответил отцу успокоительным письмом о состоянии своего здоровья. Но Орцхо всё же было необходимо услышать мнение всех детей по поводу болезни Казбулата. И только после этого Орцхо немного успокоился, но в письмах продолжал настоятельно просить сына следить за собой, вести нормальный образ жизни, для полного порядка.

«Мне теперь гораздо спокойнее. Если, Казбулат, ты серьёзно будешь следить за собой, вести нормальный образ жизни, всё будет в порядке. Я болею более 30 лет, сейчас чувствую себя неплохо, а мне ведь 60 лет. Из твоего письма я почувствовал, что уже не так смотришь на жизнь, как прежде, наметил правильный путь поведения, только никогда нельзя забываться и предаваться плохим страстишкам. Будь твёрд в раз принятом решении, и успех обеспечен».

Орцхо советовал сыну, исходя из материальных средств, побывать опять на кумысном лечении на курорте Боровой Кокчетавской области. В этом отношении он возлагал надежду на младшего сына Ахмета: «Он как-то писал, что будет добиваться полного твоего выздоровления. Пусть не забывает эти золотые слова, полные любви к тебе и презрения к металлу, как тлену, ибо родной брат – всё».

Орцхо подробно описывает перенесённые им в лагере болезни: цинга, туберкулёз, желтуха.

«Я чувствовал, что оно вас может встревожить, но не написать не решился, так как думал, что не выдержу. Врач советовал приобрести лекарства, которых здесь не было, и я черкнул вам несколько слов, не столько рассчитывая получать эти лекарства, сколько уведомить вас о своём здоровье».

Получив лекарства, пройдя курс лечения, Орцхо пишет: «Мой организм оказался довольно стойким, так как осилил недуги, которые насели на меня основательно, и к моменту получения посылки с лекарствами я, выписавшись из стационара, постепенно включался в рабочую жизнь, правда, сильно ослабевший, к тому же гриппозное осложнение коснулось и ушей, особенно левого уха, но это может пройти, и я почти здоров, а с получением от вас дорогих лекарств буду продолжать лечение и совсем поправлюсь».

Большую поддержку в последний период оказывали, по мнению Орцхо, посылки от родных.

«Благодаря прекрасным посылкам Тазират, Тамары и Зары, поступившим в самый нужный момент, я смог хорошо питаться и тем самым погасить вспышку абсцесса в лёгких. Полагаю, что это вас успокоит и обрадует».

Ностальгия по родине, по дому выводила Орцхо из состояния равновесия, единственное, чем он успокаивался, – это то, что по несколько дней, недель внимательно изучал письма. Он отмечал неясность в некоторых местах, а другие вызывали у него улыбку своей наивностью.

«Ты, видимо, не представляешь хорошо, в каких условиях я нахожусь, поэтому строишь порой воздушные планы».

Все письма от родных проходили цензуру. Орцхо находил в них вычеркнутые строки и никак не мог понять, почему Те, которые исполняли подобные законы (скорее это было беззаконие), часто оттого что «печать худо распечаталась», уничтожали письма, от которых, по мнению Орцхо, зависела судьба несчастного человека. Он не мог понять выгоду от такой «нравственности», обращённой в правило! Что могут узнать из его писем? Кто вверит себя почте? Как можно было говорить об уважении простых людей к законам, когда правительство всё беззаконие возвело в правило?

«Между прочим, из письма Казбулата, вложенного в последнюю посылку, и из письма Пунтика в январской посылке совершенно вычеркнуто по несколько строчек. Интересно бы получить по почте, что бы это могло быть?»

Орцхо верил, что самый верный хранитель высшей морали – нравственность правительства. Он считал, что в той семье не будет беспорядка, где поведение родителей – образец нравственности. То же можно сказать о правительстве и народе. Чувство ответственности за свои поступки и за поступки своей семьи – главный критерий для Орцхо.

Письма Казбулата радовали своей трогательностью до глубины души.

«Твоё письмо – целая диссертация учёного по разным вопросам. Очень интересно! В этом письме ты, как в зеркале, весь передо мною. Некоторые места дискуссионные, особенно суждение о письме моего друга. Оставляю за собой право когда-нибудь подробно остановиться на вопросах, план которых приблизительно такой: Я – он, я – ты, мы, два мира, две эпохи, эклектизм, идеализм, материализм, диалектика. Как видишь, вопросы философские, и в одном письме их не изложишь».

Методика Орцхо при изучении языка ориентирована на познание мира, как у древних греков, только на новом уровне. Синтез различных знаний помогает почувствовать, что он человек той эпохи, человек не иного мира, из другой эпохи, нравственной, целостной. Орцхо не мог всегда выразить в письмах мысль «о дружбе», «о прочищении мозгов», о том, что старики-поэты – парадокс и пр. Орцхо считал, что лучше говорить при встрече – голосом, улыбкой, взглядом! Как растущим богатством, любовался Орцхо чувствами детей.

Письма Казбулата становились всё более содержательными и глубокими, особенно Орцхо был доволен письмом от 17.01.1955, которое полностью его удовлетворило. В нём было много новостей, высказывались интересные мысли. По грамотности и стилю оно выделялось среди других писем.

«Должен признаться, что мне неприятно, когда я встречаю у тебя неточные выражения и грамматические ошибки. Ты получил достаточное образование и, видимо, немало читаешь, поэтому я, как папаша-педагог, не могу не высказать своего мнения о важности для каждого культурного человека овладения русской речью!»

Орцхо, несмотря на то что дожил до шестого десятка лет, сам много раз переделывал написанное, пока каждое слово в предложении не выражало то, что Орцхо чувствовал.

«Нам, националам, русскому языку нужно учиться ежедневно, систематически, всю жизнь».

Основным методом воздействия на членов семьи для Орцхо был такой метод убеждения, как внушение. Он хотел, как мы говорили ранее, убедить своих детей в истинной необходимости образования, строя целую безупречную цепочку аргументов, что и являлось доказательством необходимости образования, оказывающим определённое стимулирующее влияние.

Орцхо считал, что разумная система взысканий не только законченна. Она помогает оформиться крепкому человеческому характеру, воспитывая чувство ответственности, тренируя волю, проявляя человеческое достоинство, умение сопротивляться соблазнам и преодолевать их. Отец умудрился поставить Мару в пример старшим сёстрам, стыдя их за долгое молчание. Орцхо ждёт письма от Марочки каждый месяц для того, чтобы быть в курсе её учёбы и роста. Он, как педагог, обратил внимание на её ошибки и высмеял Мару. Дочь была не то в 1-м классе, не то во 2-м. Отец понимал, что допустил, с педагогической точки зрения, бестактность, в том не было никакого сомнения.

«Я отпугнул своей скрупулёзностью от себя милую Марфушу. Из твоего письма /Казбулата – прим. автора/ о боязливости её характера, очень точно подмеченного тобой, я заключил, что причиной её упорного и продолжительного молчания, как видно, была моя неловкость и слишком строгое требование по части грамотности».

После того «злополучного» письма Орцхо никому не указывал на встречающиеся ошибки (а делать замечания свойственно педагогам), неправильные обороты, неточные употребления слов. Он боялся своим поучительным тоном отбить охоту писать ему, как это было с дочерью Марой. Но это не означало, что к нему «опасно» писать.

«Для меня дорога каждая строчка вашего письма, пусть даже наполненная в каждом слове ошибками. Пишите письма, не стесняйтесь, что будут ошибки, но не бросайте работать над собой, учитесь русскому языку всеми средствами, а их много, и всё будет в порядке. Это по части грамотности».

Наказание корректировало поведение дочери Мары, заставляло её задумываться, заниматься, вызывало чувство неудовлетворённости, стыда, дискомфорта. Наказание отца порождало потребность изменить своё отношение к учёбе и при планировании будущей деятельности – чувство опасения пережить ещё раз комплекс неприятных чувств. А в другом письме отец, сменяя «гнев на милость» настоятельно просит не обижаться на него и ничего не бояться: «Мои замечания вам пригодятся в жизни. Посторонние не укажут на ваши ошибки, но про себя скажут: “О, как безграмотно пишет”, и в его глазах вы станете на ступеньку ниже своих возможностей, чего следует избегать».

В письмах Орцхо приводил высказывание Л. Н. Толстого из романа «Война и мир» о письмах Наташи Ростовой к Андрею Болконскому, которые «не только не доставляли ей утешения, но представлялись скучной и фальшивой обязанностью», причём сам Толстой разъяснял это место так: «Она не умела писать, потому что не могла постигнуть возможности выразить в письме правдиво хоть одну тысячную долю того, что она привыкла выражать голосом, улыбкой и взглядом!»

Сравнивая неумение и нежелание Мары писать отцу с такими же побуждениями героини-девушки в произведении мирового значения, Орцхо находился под влиянием её характеристик, полученных от Казбулата и других.

«Выдержит ли она сравнение и тем самым получит оправдание, не знаю».

Молчание младшей, любимой дочери тяготило Орцхо. Портрет, нарисованный красками с фотографии местным художником, висел в рамке над изголовьем отца в бараке. Отец каждый раз смотрел на неё с укоризной. Перед глазами Орцхо стояла картина прощания с родными, трогательно и нежно вспоминал каждого. Отец с тоской ждал письма от младшей дочери. Не находя в письме ни строчки от Мары, он был разочарован, печален.

Почти три года с лишним дочь лишала его хотя бы нескольких ласковых слов.

«Вы все хвалите Мару за ум, за внешнюю красоту. Это меня очень радует. Но надо знать и беречь ту внутреннюю красоту, без которой никакая девушка не будет красива и по-настоящему счастлива. Учиться надо на пять не за плитку шоколада, а упорно трудясь и меньше мечтая о шерстяных и коверкотовых нарядах. Надо больше читать хорошие книги».

В воспитании дочери Орцхо упустил тот момент, что воспитать чуткого трудолюбивого человека – процесс длительный, ещё намного замедленнее идёт процесс перевоспитания. Орцхо, прикладывая много сил, желал моментально видеть позитивные изменения. Однако терпение и оптимизм – важнейшие качества, которыми обладал Орцхо. Но вдали от родных у него преобладало чувство раздражённости, которое заставляло «срываться» в письмах к дочери Маре. Он старался пробудить в ней внутреннюю активность, максимально развить её самостоятельность.

Орцхо, являясь должным примером для своих друзей, чувствовал несправедливое отношение к себе со стороны дочери. В другом письме, обращаясь к дочери Азе, Орцхо писал: «По этому вопросу боюсь выразить, как есть на душе, своё огорчение молчанием Мары. В чём дело? Аза, объясни, пожалуйста, я решительно не могу понять, как она может безответно переносить все мои упрёки? У меня на душе начинает накапливаться понемногу беспокойство за последние месяцы».

Орцхо уверен, что Мара любит его не меньше, чем другие дети, если не больше. Только вот никак не может оправдать её молчание. Орцхо вспомнилась песенка, которую он пел дочери: «Мара меня не любит, Мара меня погубит», – «теперь её эта песенка не будет волновать, а жаль».

Орцхо очень хотел, чтобы эта песенка её по-прежнему волновала. Его не переставало удивлять поведение дочери.

«Не хватает слов передать моё недовольство её безразличием к отцу. Ей трудно будет найти оправдание передо мной, и чем дальше, тем сложнее будут наши взаимоотношения».

А в другом письме любящий отец выражает чувство сожаления: «Кто их знает, как вы их там воспитываете? Мало её знаю, поэтому особенно в переходный, трудный возраст 12–14 лет надо щадить самолюбие, хотя за прошлое она заслуживала пару щелчков».

Орцхо удивлялся её безответственности, упрямству переносить все его упрёки. Так как Мара не выполняла просьбу отца писать чаще, Орцхо не мог понять истинной причины столь долгого молчания.

«Я не верю Казбулату, когда он говорит, что она меня очень любит. Кто любит, не может так долго молчать. Я жалею, что мне не удалось быть участником её воспитания. Отнеситесь бережно к её юным годам. Помогайте ей стоять далеко от всего плохого. Бог даст, настанет день, когда она, гордая своей чистотой, лет через семь – ей уже будет 17 – обнимет своего вернувшегося из долгой разлуки отца и на груди его обольётся слезами не горести разлуки, как это было три года назад, а омоет слезами радости и счастья побелевшие волосы папаши».

Вопрос «Неужели это так трудно?» наводит на мысль, что нервы Орцхо на пределе, хотя он сам прекрасно понимал, что трудно. Здесь сказалось, на мой взгляд, проявление некоторого эгоизма, бессилие перед чиновниками почты.

В октябре 1954 года Орцхо получил долгожданное письмо от Мары, на которое ответил молниеносно: «Наконец, моя дорогая Марочка, я дождался твоего письма! За это большое и умное письмо целую тебя много, много раз. Как ты могла, умея так хорошо писать, пять лет молчать и не отвечать родному отцу, который так нежно любит тебя?! Я строил планы вести с тобой переписку, так как ты менее занята житейскими делами, будешь делиться со мной своей детской радостью или печалью. Я думал издали руководить твоим развитием и воспитанием. Я мечтал, как ты будешь из месяца в месяц расти в технике письма и в уменье правдиво и тепло высказывать мне свою любовь».

Далее Орцхо не может сдерживать свои эмоции: «Я рассчитывал, что ты будешь посредником между мною и твоей мамашей, о которой вы часто забываете даже упомянуть в своих редких письмах. Иногда мимоходом черкнёте вроде того, что она, мол, ещё не постарела. Это хорошо, что она держится молодцом. Но всё же, надо полагать, она как-то переживает разлуку со мною? Ей неловко говорить обо всём этом со своими взрослыми детьми, хотя этого не во всех случаях надо придерживаться, но с тобою, как с самой маленькой дочкой, которой было 7 лет, когда я с вами расстался, она могла передать двумя-тремя словами: “Не тоскуй, не беспокойся, родной, ты не забыт, любим и проч.” Или наоборот: может, какое горе, лишения, нужду испытывает, и почему? Я думал, что ты будешь личным секретарём у Совдат».

Далее следует текст: «А ты вот теперь стала большая! Может, и не хочешь быть ею, по примеру старших, которые проглядели, что из-за неграмотности Совдат между мною и нею должно быть третье лицо – письмоводитель, а его нет. Надеюсь, что ты временно не откажешься исполнять эту работу? Тогда я поручаю тебе передать Совдат, что я прощаю ей все её недостатки, какие мне, может, по ошибке, казались у неё. Я во многом сам виноват перед ней, за что приношу также извинения. Она знает мои грехи, но детям знать это не обязательно. Я могу заявить во всеуслышание, что счастье быть с вами, со всеми любимыми, даёт мне силы легко переносить страдания. Этим обязан в первую очередь твоей мамаше, которая родила и воспитала таких детей, как вы, и сама оказалась на такой высоте, на какой я мечтал видеть всегда свою жену и вашу мать. Такие слова в отношении Совдат я произношу впервые. Можешь гордиться, что передатчицей слов любви отца к матери, произносимые через 35 лет совместной жизни, являешься ты. Надеюсь, что сумеешь прочесть и перевести Совдат это письмо и чаще писать обо всём».

Мара писала отцу редко. Это вновь и вновь начинало расстраивать Орцхо-отца: в нём то кипела буря негодования, то поселялось глухое недовольство. Мара писала, выполняя поручение матери, обходя острые углы, и не отвечала на вопросы, поставленные перед нею и его другом Константином – кунаком отца, «причём во всём виноват французский язык!»

Орцхо просит детей писать в худшем положении всей семьёй хоть одно письмо. Стараясь понять женскую психологию, отец считал себя вправе читать нравоучения дочерям.

«Прошу не понимать меня превратно за такую мысль: приятный букет из “чудесных роз” в виде прекрасных девочек Томуси, Мары, Лиды вокруг не менее прекрасной “соломенной” вдовушки Азы будет притягивать «жуиров» и разных бездельников. Надо “розам” знать, что розы требуют нежного обращения, иначе они завянут, но лучше бы их не иметь. Мораль этой басни ясна – держать ухо востро!»

Девушка в понятии Орцхо должна быть добра без слабости, справедлива без суровости, услужлива без движения, остроумна без едкости, изящна и скромна и гордо-спокойна. Орцхо было вдвойне приятно читать отзыв Казбулата об Азе, от которого прежде вряд ли можно было получить информацию подобного рода. Отец очень жалел старшую дочь Азу. Орцхо считал, что дети, не исключая девочек, должны учиться, работать, не забывая ни на минуту об окончательном отрезке жизненного пути. Этого мнения он придерживался изначально. Именно поэтому его дочь Аза поступила в Орджоникидзевский медицинский институт.

Орцхо мечтал иметь в доме дочь-врача. Орцхо был спокоен и горд за свою дочь, ведь вместе с Азой в этом вузе учился и старший брат Казбулат, который по своему характеру был очень строгим, но справедливым. Закончить учёбу не удалось, помешала высылка в Казахстан. В местах выселения, куда поселили семью, не было такого вуза, а переезжать в другое место для продолжения учёбы спецпереселенцам не разрешалось. Пришлось приобретать новую специальность.

Аза, будучи матерью двоих детей, ушла от мужа, вернулась в родительский дом. Отец сидел в лагере, а старший брат Казбулат не разрешил Азе забрать детей. Дети остались с отцом. Но вернуться к мужу Аза категорически отказалась, несмотря на настойчивые просьбы отца и братьев.

«Я во сне видела Атербека, и, когда он собрался уходить, я обняла его и сказала, чтоб не уходил», – любила пересказывать старушка Аза свой сон, на что сестра Зара отвечала: «Поздно, поезд ушёл, надо было раньше об этом думать, когда просили старшие в доме».

Для Орцхо важны были его поучения о нравственной чистоте и высоте. Ему хотелось, чтобы она получила образование, приобрела специальность.

«Хорошо делаешь, что учишься на закройщицу, это подходящее и полезное для женщины дело. Очень доволен тобою, сколько могу судить о твоём настроении по письмам».

В письмах Азы прослеживается серьёзность, вдумчивое отношение к советам отца и в то же время детская наивность. Отец переживал и боялся, что причиной её молчания явится недопонимание отцовского слова, боялся равнодушия, как было с Марой.

Письма для Орцхо – целительный бальзам, как рукой снимающий боль. В письмах Казбулата затрагивались ещё два жизненных вопроса: о положении Азы из-за развода. А второй, самый важный вопрос в личной жизни человека – это замужество и женитьба.

Отца беспокоило такое нежелание Казбулата обзаводиться семьёй. Теперь все надежды отец возлагал на жену Совдат. Но и она ничего не могла поделать с 25-летним холостяком, для которого на данном этапе самым важным было улучшение здоровья отца и его приезд. В каждом письме Орцхо не переставал задавать один и тот же вопрос: «Почему Казбулату не сватаете невесту?»

Орцхо обвинял Совдат в бездействии: «Почему другие могут приезжать из К.-орды /Кызыл-орды – прим. автора/ для такого дела? Ищите и найдите».

Орцхо считал, что пора из области разговоров о необходимости жениться переходить к факту женитьбы, сердился, не видя никаких практических шагов в этом направлении. Орцхо признавал свою вину в неудачном замужестве Азы.

«Мы все вообще несерьёзно отнеслись к этому браку. Недаром говорится: семь раз измерь, один раз – отрежь. Мы не потрудились узнать хорошенько, с каким человеком нам приходится родниться, а Азе – навсегда соединить свою судьбу. Хотя и говорят, что разбитое нельзя восстановить, как было видно, однако задача заключается в том, чтобы «не повторяя ошибок, исправить, насколько можно, испорченное вначале. Аза ещё молодая, и при разумном её поведении неизвестно ещё, так ли непоправимо случившееся?»

Эпистолярное наследие О. А. Мальсагова

«Здравствуй, моя дорогая Аза!

“Женщины отличаются замечательным свойством – не размышлять о самых дурных своих поступках, когда их увлекают чувства, даже в их притворстве есть какая-то естественность” (Бальзак)

Эпиграф моего письма, как и любого произведения, подсказывает, каково будет его содержание. Мне вспомнилось не случайно это выражение, не лишённое остроумия и наблюдательности. Оно мне импонирует, но с оговоркой «нет правила без исключения», и не всех женщин можно подвести к категории легкомысленных. А чтобы совсем уменьшить число таких чувствительных особ, надо создать для них такие условия, при которых они с малых лет приучались бы размышлять над тем, что хорошо и что плохо, и весьма ограниченному числу женщин. Такова идея моего письма. Этот щекотливый вопрос, поднятый мною, когда тебе было 14 лет, имел в своё время успех. Буду надеяться, что он и теперь имеет свою почву. Ты носила первое моё письмо неразлучно с собой до замужества, и я был глубоко огорчён, когда ты в припадке отчаяния порвала это письмо на клочья, тем самым подвергая сомнению те установки, которые в нём высказывались. Я решил вернуться к этому вопросу вновь и обсудить его. Теперь ты уже прожила беспокойный возраст девичества, остались позади, как пройденный этап, 30 с хвостиком лет; можно спокойно подвести кое-какие итоги. Правда, не все опасения ещё миновали, впереди ещё 10 опасных для женщины лет так называемого бальзаковского периода (опять Бальзак!). Крепись, Аза! Почему ты порвала моё письмо? Я хочу ответить на этот вопрос, как понимаю сам. То был протест благородного негодования против лжи, низости и грязи самого близкого человека – мужа, который позволил себе так подло обманывать тебя. Это не был протест против нравственности и чистоты, когда ты хотела показать своё неверие моему учению. Такой поступок ничуть не порочил твоё высокое и хорошее воспитание, к чему привело это письмо и к чему ты себя приучила с детских лет. Наоборот, твой поступок утверждал, что нет и не может быть другой истины, как истина крепко блюсти чистоту и нравственность, так и юноше жениться и обоюдно продолжать эти отношения и в брачной жизни до конца дней. Только такое понимание этики и эстетики и соблюдение этих обстоятельств и со стороны жены, и со стороны мужа являются подлинно человеческими, а следовательно, и красивыми. У Атербека не было такого понимания. Он не ценил тебя с этой стороны, так как сам был воспитан в понятиях далеко не нравственных, поэтому ты разорвала на клочья письмо, отстаивающее всё прекрасное и чистое, а ты порвала тот узел, которым была связана, и приобрела свободу!»

Орцхо уверен, что придёт время и всё станет на свои места.

«Я думаю, что неожиданная серьёзная болезнь Атербека не оставляет места сомнению в выборе одного или двух вариантов, которые я когда-то в своих письмах выдвигал (или – или). Сейчас меняется обстановка. Ответственность за жизнь и воспитание двух детей целиком ложится на мать.

Сама судьба решила спор, кто прав и кто виноват. Чаша весов с орехами потянула Атербека книзу. Не будем бессердечны в отношении побеждённого и больного человека. Высший суд подсказывает своё единственно правильное решение. Аза, будь настоящей матерью своих детей. Ты удостоилась этой чести! Путь нелёгкий, но тем больше славы и, возможно, – счастья!

Как отец, считаю себя обязанным в решающий момент её жизни подать издалека голос и помочь советом. Выбор окончательно пусть делает сама. Ещё не поздно».

Орцхо-отец удивлён и удручён поведением дочери.

«Странно, что предпринимаются такие жизненно важные для Азы шаги, а она ни к чему не подготовлена, как-то спокойно-равнодушна. Нет ясности и последовательности мысли. Нет даже нужной искренности».

Орцхо Артаганович подчёркивал и скрытность её характера. По его мнению, Аза напускала в своих письмах туман, так что «я вынужден был долго её изучать, делать психологический анализ, чтобы догадаться о том, что она не написала, но скрытно в себе таила, не догадываясь и не разбираясь хорошенько и сама (в таких вопросах семейного характера надо ставить все точки над «i». Это не дипломатическая нота для разного толкования). Неужели томление так влияет на неё, что она не продумала в течение трёх-четырёх лет, как построить свою жизнь?»

Орцхо-отца раздражает наивность дочери.

«Чем больше ты будешь жить, тем очевиднее будет правильность такого понимания правды жизни, как это было в том моём давнишнем, так и в этом письме. На эти мысли меня подвели твои слова, приписанные после окончания серьёзного содержания твоего письма от 10.04.54, а именно: “Вчера мне исполнился 31 год. Откуда мне столько лет, не знаю!” Я видел женщин в 30 лет с истасканным лицом, истощённым телом, усталых и разочарованных жизнью. Это – им в наследство, в наказание за нарушение законов божеских и законов природы. Хотя они в известный период и пользовались мнимым успехом у мужчин, но в конечном счёте удел их – явное презрение со стороны всех, в том числе и их временных обожателей, не подумай, что в моих суждениях теперь и, прежде всего, есть противоречия».

Письмо поистине великолепно и чётко выражает высокую нравственность Орцхо. Отцу очень нравилось, когда Аза описывала «слёт», встречу «николаевских дам» (так называл Орцхо своих невестушек). На этот счёт он считал Азу мастерицей. Только вот о себе Аза не любила писать, хотя отца интересовала масса вопросов. Отец находил в дочери поразительные перемены.

«Вижу, что город Алма-Ата тебе нравится. Ты уже успела отправить две посылочки с яблоками. Обещаешь хорошо созревшие яблоки послать и мне. И всё это делаешь, находясь вне дома, на учёбе!»

Он отмечает деловой, практический и умственный рост дочери, не говоря о хороших душевных качествах. Он надеется, что Аза скоро прочно встанет на ноги и будет в состоянии поддерживать не только себя и своих детей, но и многих близких людей. Орцхо-отец очень радовался её успехам, он этого и сам не ожидал. Его беспокоило молчание «дам» из разных концов Казахстана. Отец просил Казбулата прислать адреса родственников и друзей. Ему хотелось хоть письмом разделить тяжёлую жизнь. За пять лет заключения Орцхо получил лишь несколько писем от родственников.

«Особенно соскучился по Тамаре и Марьям, от которых вот уже пятый год моего заключения я не имею ни одного письма. Как странно, что они могут так долго молчать, не черкнуть пару ласковых слов человеку в его одиночестве. Мне понятно, когда после долгих лет смерти близкого человека боль о нём постепенно стихает, и горе имеет свой конец, но к живому человеку, разлучённому с вами, должны относиться иначе. Если бы я мог на миг усомниться в том, что меня забыли, настоящее моё письмо было бы иначе построено. Наверно, у них разные объективные причины, а не забвение своего дядюшки».

Случайно, раскрывая посылку, на фанерной крышке ящика Орцхо заметил адрес Тамары, дочери Ахмета, и начал с ней переписку. В каждом письме Орцхо справлялся о здоровье всех родственников поимённо. Он очень переживал за их молчание, за неуделение должного внимания к переписке.

Тайна письменного молчания не в том, чтобы потерять письменную связь с Орцхо Артагановичем, а в том, чтобы не дать возможности почувствовать душевную боль родственников.

«Та маленькая забота, которую мы оказываем вам, – это не забота, а это доля каждого честного, добросовестного человека нашей семьи и родных. И никогда не нужно останавливаться перед достигнутыми успехами, а продолжать оказывать ещё больше внимания и заботы к вам для сохранения вашего здоровья. Вы не думайте, что остались одинокими, как после уборки пшеницы остаётся колос одинокий в поле, ведь позади вас есть люди, которые вас не забудут. Извините за почерк и неграмотность. Всё написано от души, а в душе нет почерка и неграмотности».

Орцхо несказанно обрадовало сообщение Казбулата о местонахождении Зины, дочери старшего брата Ахмета от второй жены. Ему хотелось узнать о дальнейшей её судьбе, о судьбе её матери Раисы. В своём письме к племяннику Мухи Орцхо выступал против его желания жениться вторично, жалея его единственную дочь Яху. Орцхо писал о нецелесообразности вторичного брака, отговаривая его от этого решения.

«Я не знаю, как вы живёте с Тазират. Поэтому то, что я пишу, – мои предположения, могу ошибаться, за что заранее прошу извинить, но пока во мне горит огонь жизни и голова не отказывает служить – буду высказывать своё мнение.

У нас есть обычай спрашивать, а есть ли у него сыновья? Нет? Значит, надо жениться, забывая, что у него жена и дочь, был даже и сын, но Всевышний не сохранил. Муж, окружённый советчиками, начинает думать: “В самом деле, почему бы мне не испытать счастья жениться второй раз при живой жене, это так интересно, а может, и сыновей наплодит!” Особенно такие мысли начинают беспокоить, когда человек материально «оперился» и в кармане завелись «пити-мети». Ну, и пошло колесо крутиться! А если подумать глубже, такой поступок нельзя расценивать иначе, как величайшую несправедливость по отношению к человеку – жене, с которой прожито чуть ли не 20 лет, к тому же имея такого прекрасного ребёнка, судя по фотокарточке, как Яха. Мухи, уже поздно заводить новую семью и губить прежнюю. Тазират заслуживает уважения, она была тебе верным другом-женой в трудные дни и наполовину лишилась у нас лучшего, что дано человеку, – зрения. Нет, Мухи, нельзя становиться на путь, который будет для тебя сплошной пыткой и мучением – жить с двумя жёнами, уподобляясь первобытному человеку.

Люди гораздо опытнее тебя и сильнее характером в конце концов теряли нить управления в собственном доме и становились посмешищем для тех же «советчиков», не говоря о других людях. Ты сейчас живёшь в достатке, в счастье, ты можешь в любое время прижать к груди свою дочь Яху, что не будет возможно, когда появится в доме женщина, бог знает какая, и какой берикет /благодать – прим. автора/ от неё ожидать? Хорошая дочь заменит трёх посредственных сыновей. Вот моё мнение по поводу предполагаемого – а может, и нет? – жениться».

«Благожелательными советчиками» для Мухи являются сыновья Орцхо: Казбулат и Ахмет (Пунтик). Они надеялись, что отец поддержит их в этом вопросе, но письмо Орцхо к Мухи положило этой затее конец. Хотя в другой ситуации Орцхо как бы и поддерживает Казбулата, считая, что «человек без достойного потомства подобен дереву без глубоких корней-сыновей».

Орцхо-отец вступает в противоречия с самим собой: «…горд сознанием, что имею таких сыновей, как ты и Пунтик, о дочерях я не хочу в этом письме говорить, так как восстановление чести и прав отца больше могло коснуться сыновей, поэтому и почёт надо отдать им предпочтительно. Пусть не обижаются дочери, они хороши каждая по-своему, и я люблю их так же, как вас, но гордиться надо делами сынов».

Все письма Орцхо писал с определённой целью, по какому-то намеченному плану. Для того чтобы письма были содержательными, для Орцхо Артагановича важно было налаживание связей, необходимо знать, какие письма дошли до родных, какие нет. Для этой цели он стал нумеровать письма.

Письмо № 7 было у Орцхо «бесплановое». Он всегда знал, что сказать, ему было о чём писать, если писать даже каждый день. И всё же актуальных тем становилось всё меньше и меньше. Ему было очень скучно, томительно скучно ждать освобождения.

«Правда, по получении официальной справки о снижении срока на 4 года возможно досрочное моё освобождение по амнистии по 2/3 срока, ожидают больше 6–8 месяцев решения суда, которое их может освободить. Кроме того, чтобы попасть на досрочное освобождение по 2/3, надо иметь соответствующий отзыв лагерной администрации о поведении заключённых за время заключения. Мне могут дать положительную характеристику, но всё же это от меня не зависит. Следовательно, на основании Кокчетавского решения рассчитывать на быструю нашу встречу, как вы этого хотели бы, к сожалению, не приходится. Но нельзя не согласиться с тем, что результат, которого ты добился, имеет громадное значение».

Для Орцхо было всё же оскорбительно быть в глазах людей неполноценным в политическом отношении человеком. Это для него тяжёлое наказание.

«Меня радует, что ты сумел так ярко и конкретно опровергнуть возведённую на меня кляузу, которую нельзя было даже назвать обвинением. Я высоко оцениваю твои усилия реабилитировать меня перед судебными органами, имея правильные неоспоримые факты о моей жизни».

Орцхо надеялся освободиться к майским праздникам, так как в мае исполнялось 5 лет заключения. «Вполне ясно на сегодня, что к маю я не приеду. Но изменения могут произойти в 1955 году по части нашего освобождения – но предупредить точно, когда это будет, невозможно. Комиссия по актировке полных инвалидов у нас развернула работу широко. Возможно, я также попаду в число актированных, но несколько позже, во всяком случае, в этом году. Поэтому я не колеблюсь сказать – не приезжай. Стоит ли расходовать столько денег (я считаю не менее полутора тысяч руб.), когда я увижу вас всех на воле? А трудности для тебя в дороге также предстоят немалые – отправляться зимой в такой далёкий путь».

Вся семья с нетерпением ждала возвращения отца, ждала и к первомайским праздникам.

«Что же, я совсем не против. Дай же нашему теляти волка съесть! Не хочется вас разочаровывать, но это слишком оптимистические надежды. Трудно рассчитать на такие сжатые сроки моего освобождения. Практика подтверждает другое, а именно: суда ждут месяцами, к тому же после суда тоже не сразу освобождают, идёт запрос в центр, куда можно направить досрочно освобождённого заключённого. Поэтому советую вам спокойно ожидать развития событий, я же теперь уверен, что буду в этом году с вами. Если произойдёт другое, лучшее, я всегда успею вас предупредить о выезде».

Состояние неопределённости выводило Орцхо-заключённого из себя, приводило в состояние крайнего раздражения, лишало уверенности. Отъезд Константина лишил его моральной поддержки, опоры. Орцхо утратил обычное состояние, но маленькая надежда на счастливый исход не покидала его. Прошло пять лет, и он сбит с толку.

«Когда вы получите это письмо, то пятилетняя дата моего заключения останется пройденным этапом и я уже шагну в шестой годок жизни, о которой никто не мог бы подумать, если бы ему раньше сказали, что я буду в состоянии пережить эти годы. А я не только пережил их, но, как это ни странно, чувствую себя настолько хорошо и выгляжу так прекрасно, что вы не сможете себе этого представить. Чем это объяснить? Во-первых, думаю, тем, что условия нашей жизни теперь резко улучшились; во-вторых, появилась надежда на свободу; в-третьих, ваша забота и моральная поддержка, какой уже здесь ни у кого нет, дают себя почувствовать. К тому же нетрудная работа и хорошие природные условия (уже привыкли к ним), в которых живу после актировки, создают почву, благотворно влияющую на моё здоровье. Но эти же обстоятельства вызывают неудержимое стремление к свободе, к вам. Вот почему и грустно, и скучно, и руку тоже некому подать».

Орцхо Артагановича занимало и волновало ожидание скорейшего освобождения по актировке, а также подтверждение решения о снижении на четыре года срока заключения, которые для него сильно затянулись. Орцхо прошёл актировку, вновь был подвергнут более тщательной проверке, так как многие «сумели проскочить медосмотр “куксом”». Орцхо приуныл, но не стал об этом писать семье, чтобы не волновать жену. Для Орцхо «параши» стали реальностью, и по точкам шла жестокая врачебная комиссовка с представителем из центра – профессором-рентгенологом, проводившим комиссию строго объективно и правильно. Чистка оказалась чрезвычайно строгой.

Орцхо тоже подвергся тщательному осмотру.

«Из 25 человек, бывших со мною в одной группе актированных ранее лиц, вновь прошли актировку только пять человек, и… как вы думаете, сактировали меня или нет? Да, я прошёл 14/УП снова актировку в числе этой пятёрки!.. Радоваться этому или нет? Конечно, это печально: оно свидетельство плохого состояния моего здоровья, но вместе с тем и отрадно, как в условиях заключения моя болезнь совершенно неизлечима, и в любой момент может произойти осложнение и меня не станет. Конечно, мне не страшно умереть, я не раз смотрел смерти в глаза и не в такие годы, как у меня сейчас, но предстоящая возможность провести остаток своей жизни среди вас на воле так пленительно заманчива, что хочется даже ценой ухудшения своего здоровья добиться этой свободы. Вот почему можно радоваться этому факту, который приближает нашу встречу. Есть слухи, что суд может состояться в самом непродолжительном времени. Лично моё мнение – август месяц решит этот вопрос окончательно. Кроме того, я жду от Казбулата на этих днях телеграмму или письмо из Алма-Аты с извещением об утверждении Кокчетавского решения.

В этом случае в марте 1956 года, т. е. через 8 месяцев, я буду на свободе на законном основании, отсидев положенный мне судом шестилетний срок. Надеюсь, что эту последнюю зиму (в худшем случае) я проведу благополучно с вашей помощью и большой материальной поддержкой, какую имел на протяжении пяти лет заключения от всех вас. А чтобы вы не так переживали за мою болезнь, не боялись моего вида по первой карточке, посылаю вам снимок, из которого видно, что я потолстел, питаясь прекрасными продуктами от Лоли, Тази, Зары и от вас. Всем вам большой баркал за это. Ещё немного усилий – и конец венчает дело».

Состояние Орцхо было плохое, он не надеялся, что выживет, но расстраивать родных он не хотел, поэтому он, не надеясь на себя, отослал копии писем на всякий случай. В этом он признался членам семьи лишь после возвращения домой. Со слов старшей дочери Азы: «Я переживаю в эти дни нечто напоминающее напоминание такого путника».

Орцхо жил надеждой на возвращение домой. Но он хотел возвратиться, будучи реабилитированным. Он был хорошим прогнозистом, видел за нынешними будущие проблемы. Орцхо обладал такими качествами, как выдержка, быстрота реакции, в то же время был эмоционально уравновешенным, умел владеть своими чувствами: «…и имею полную возможность на скорое освобождение, тем не менее по своим последствиям Кокчетавское решение для меня важнее, чем актировка. Надо учитывать моральную сторону дела: быть в глазах людей неполноценным в политическом отношении человеком – тяжкое наказание, особенно когда переносишь это незаслуженно. Меня радует, что ты сумел так ярко и конкретно резюмировать мои личные рассуждения и попытки опровергнуть возведённую на меня кляузу, которую нельзя даже назвать обвинением. Я высоко оцениваю твои усилия реабилитировать меня перед судебными органами, имея правдивые и неоспоримые факты в моей жизни и деятельности».

Отец благодарит сына Казбулата за проявление стойкости и чуткости к себе.

«За пять лет моего заключения ты проявил столько чуткости, заботы и внимания обо мне, что их трудно передать словами, а последние твои действия за моё освобождение являются заключительным аккордом в длинной цепи прекрасных и благородных деяний, свидетельствующих об их высоких устоях, которые ты выработал в себе. Всё это достойно пера поэта, но, к сожалению, я не поэт, чтобы написать вроде «Рустэм и Зораб», но с другой концовкой, а именно: отец узнаёт сына, и они вместе творят чудеса».

Орцхо-отец боится потерять связь с родными: «Я боялся, что письма, которые вы должны были мне написать на 038, не дойдут до меня в связи с моим возвращением на 022. Но, к счастью, я получил все пять писем: два от тебя, одно от Азы, одно от Зары и одно, замечательное тем, что послано лично самым молодым из моего потомства – сыном Зары, но не маменькиным сынком, а будущим героем – мужчиной. Все эти письма являются ответом на моё письмо № 8 об актировке. Видно, оно наделало много шуму. Каждый по-своему реагировал на это известие, а в целом – всеобщая радость близких и родных по поводу скорого моего освобождения. Нельзя отрицать, эти письма меня тоже порадовали и растрогали до глубины души».

Письмо Азы образно передавало радость близких и родных по поводу предстоящей встречи с отцом. Орцхо с гордостью заявлял, что «никому из многих освобождающихся заключённых их детьми не созданы такие условия, какие сегодня созданы для меня: этим во много раз увеличивается радость предстоящего освобождения».

И только 15 июля 1955 года приговор Кокчетавского областного суда был изменён. Мера наказания снижена до 5 лет лишения свободы на основе Указа Президиума Верховного Совета СССР от 27.03.1955 «Об амнистии». Орцхо Артаганович, как и многие другие, подлежит освобождению. Поражение прав из приговора исключено, признано считать его несудимым.

21 июля 1955 года Орцхо получил знаменательную в его жизни телеграмму о реабилитации и освобождении из-под стражи. То, что пережито им, перечувствовано за эти дни, трудно выразить. В этот же день первые слова, попавшие под перо, далеко не выражали все его чувства. Да, это было событие, оценить которое по-настоящему в одном письме невозможно. В письме к Заре отец излагал свои мысли по этому вопросу, поэтому повторяться Орцхо не хотел.

Он был в возбуждённом состоянии, объяснения которому не мог найти сам!

«В моей груди теснятся чувства, в голове мысль мелькает за мыслью, и все вместе создают настроение, которое можно сравнить с восторженным состоянием юноши в самые счастливые моменты его жизни! Говорят, что человек один раз рождается и один раз умирает. В отношении меня это неправда: я второй раз рождаюсь. Один раз умер – и предстоит впереди вторая настоящая смерть. Но так как я знаком с этой странной гостьей, то совсем не боюсь её повторного появления – такой конец в окружении вас всех будет переходом в бессмертие! Это маленькое вступление в письме не полностью отражает хаотическое чередование нестройных в отношении логики моих мыслей. Что случилось? Неужели для меня жизнь представляет ещё какую-нибудь ценность? Чтобы по порядку изложить вам те мысли и чувства, какие волновали меня со вчерашнего дня и всю ночь, надо исписать ещё не одну сотню таких страниц, как эта!»

Пока Орцхо пишет письмо дочери Заре и зятю Руслану, прокурор по надзору г. Кокчетава, осведомлённый о досрочном освобождении Мальсагова Орцхо, вызвал к себе его дочь Зару.

После освобождения Орцхо Артаганович должен прибыть в город Кокчетав, где и был арестован органами КГБ. А так как вся семья переехала в Караганду, то в доме поселилась дочь Зара со своей семьёй. Её-то и вызвал прокурор по надзору и стал расспрашивать об отце. Засомневавшись в нём, Зара во второй раз сама не пошла, а послала мужа Руслана Озиева. Прокурор по надзору запросил в двухдневный срок тысячу рублей для досрочного освобождения Орцхо. Пришлось позанимать у соседей. Собрав нужную сумму, на второй день деньги вручили прокурору.

А на следующий день пришла телеграмма об освобождении отца. Двойное чувство испытали родные. Первое – то, что были обмануты. А второе – чувство радости за отца, которое не сравнимо ни с чем! Для Орцхо важно, что восстановлено его доброе имя, что эту трудную задачу выполнил не кто иной, а его сын Казбулат! Сын возвращал отца в родную, любимую семью не отщепенцем, которого масса невольно сторонилась бы, а полноправным гражданином Родины, которой он мог послужить по мере сил. Ранее по состоянию здоровья Орцхо мог быть освобождённым.

«Но разве такое освобождение можно сравнить с тем, какого добился Казбулат? Конечно, нет! Правда, это обошлось для тебя не так дёшево, не в смысле материальном, хотя и средств израсходовано немало, истрачены силы духовные, физические, что при твоей болезни не следовало бы тратить. Ты не посчитался ни с чем и поставленную цель – добиться освобождения несправедливо осуждённого на тяжкое наказание отца – с честью выполнил, что должно компенсировать затраченные усилия! Теперь ты можешь с чистой совестью и заслуженным уважением со стороны всех людей предаваться отдыху и развлечениям, и никто не может сказать, показать на тебя пальцем или посмотреть с укором. Много можно сказать хороших слов по тому случаю, но никогда эти слова не выразят всех сторон и тонкости твоего дела».

Телеграмма состояла из пяти слов. Но насколько они были весомы! В них, говоря словами самого Орцхо, «свобода, воскрешение, торжество правды и справедливости; это восстановление поруганной чести, прав, удовлетворение моральных чувств перед семьёй, обществом и самим собой; это удар по врагам правды, шкурникам, которые торгуют своей совестью; это новое доказательство в пользу тех честных, стойких и мужественных людей, которые готовы вынести любые испытания, но не изменить себе и правде. Вот почему это сообщение подействовало на меня так волнующе.

Но самое важное во всём этом деле не я, не моё освобождение, а беспримерное поведение моих милых, дорогих детей. Настоящие чувства, которые я испытал только в эти тяжёлые годы моего заключения. Это сознание делает меня счастливым, эти новые чувства мои к Казбулату, Пунтику, к тебе, Азе, которые у меня так ярко не проявлялись ранее, служат основой глубокой моей вере, что я действительно начинаю жить заново. Я послал Казбулату ответную телеграмму в Алма-Ату, Пунтику в Караганду, а тебе с Русланом пишу расширенную телеграмму, уверенный в том, что Казбулат тебя известил так же, как и меня. Я ожидал только, что будет утверждение Кокчетавского решения, а после Казбулат будет добиваться полной моей реабилитации, но его поездка в Алма-Ату, видимо, ускорила всё дело. Ну что же! Так лучше. Хвала и честь Казбулату, выполнившему сыновний долг в отношении своего отца, как никто до сих пор не выполнил в нашей действительности. Теперь будем ждать официальное извещение о решении Верховного Суда Каз. ССР. Как скоро это будет, не могу сказать, но, если Казбулат сумеет, он сможет ускорить отправку документов, во всяком случае, месяц, максимум два, и я пошлю в Кокчетав телеграмму о выезде и встрече».

В сталинской душегубке бился Орцхо-зэк за свои права. Своим интеллектуальным и духовным превосходством О. Мальсагов юридически сумел изменить и свою собственную зэковскую судьбу. Прошения, обращения, жалобы его лично и Казбулата пробили железобетон тоталитарной судебно-исполнительной и политической системы.

Много хороших слов хотелось сказать Орцхо Артагановичу по тому случаю, но всё равно ему казалось, что этого мало. Взять хотя бы то, что имя Казбулат было на устах десятков товарищей Орцхо, которые искренне восхищались его действиями и с тайным вздохом зависти, что у них нет такого сына. Чтобы понять их чувства, надо было пережить то, что они пережили. С чувством исполненного долга он наконец поехал к своей семье. Ему очень хотелось заехать к жене брата Арсамака, Марем, но подорванное здоровье не позволило поехать в Петропавловск: слишком большое расстояние.

Орцхо, измученный туберкулёзом, не сломленный духом, через пять лет заключения в Тайшетском лагере был полностью реабилитирован.

Дорога в Пржевальск сказалась на его здоровье.

«400 км пути в Пржевальск с моим здоровьем трудно было преодолеть».

Орцхо хочет порадовать, «обрадовать вас при встрече другой картиной – собственной натурой, которая куда лучше выглядит, чем тот убогий снимок!»

После освобождения из лагеря Орцхо Артаганович, чувствуя определённый долг перед родственниками, воспринял свою поездку к родным как выполнение этого долга. Он навестил Леби, жену брата Созерко во Фрунзе, и дочь Ахмета, Тамару, в Пржевальске.

«Чтобы описать моё пребывание в Алма-Ате и Фрунзе, надо написать целую книгу. Ничего подобного я не видел и не предполагал. Это, конечно, очень приятно и радостно; не знаю, чем я заслужил такое искреннее внимание к себе. Хочется верить, что значительная доля в той части, которую мне оказывают, падает на тебя и на Пунтика».

Первое письмо с воли Орцхо адресовал Казбулату.

«Казбулат! Первое письмо с воли направляю тебе! Я освободился и выехал из Чукти 18 августа; сегодня 24-е, а мне удалось с невероятными трудностями добраться до Тайшета. Мне выдали… на билет и указание явиться не позже 7/IХ в Кокчетав в МВД для получения документа 26ХIII».

Тот, кто не забыл Орцхо в трудные минуты, с радостью и спокойной совестью могли смотреть ему в глаза. Другие, боявшиеся черкнуть хотя бы строчку (ведь нужно было в таком случае назвать имя), трусливо избегавшие назвать имя Орцхо, тоже встречали его, но глаза их избегали пристального взгляда Орцхо.

«Улыбки их тоже были жалки. Так сама жизнь производит расчёт с “рождёнными ползать”».

Да, они получили ту участь, какую заслужили. День возвращения Орцхо домой из лагеря был для Орцхо самый счастливый и в то же время тяжёлый день. Из глаз лились слёзы, но это были слёзы счастья. Видимо, нервы сдали. Бездна отчаяния отступила. Он шагнул навстречу этому дню, принимая с благодарностью поздравления от родных, близких и знакомых. Перед ним открылся наконец путь светлый, путь подлинной жизни, свободы. Он смело шагнул вперёд, чтобы жить, а значит, действовать, страдать и радоваться. Прав был Дарвин, считая, что «велика сила упорного извращения истины, но история науки показывает, что, к счастью, действие этой силы непродолжительно». Не зря Орцхо Мальсаговым записаны в блокноте слова Дарвина и Горького о том, что «тюрьма не портит человека».

Поезд медленно и плавно приближал его к уже казавшемуся до боли родному перрону, где его вышло встречать большое количество людей. Некоторые задавали риторический вопрос: «Кого встречают? Кто едет?»

«Героя, народного героя встречают!» – слышалось в ответ.

Если до сих пор числа 96 и 6 для Орцхо Артагановича ничего не значили, то теперь поезд № 96 и вагон № 6 для него значили всё: новая жизнь, новые друзья, новые идеи, близость родных и любимых для него людей, непочатый край неразрешённых дел. Зять Руслан Озиев, «не скрывая своих эмоций, запрыгнул на ходу в вагон, который медленным ходом приближался к станции, пробежал до шестого вагона, чтобы люди не видели его слёз. Да. Это были слёзы радости двух близких людей!» /Из воспоминаний дочери Орцхо, Зары Озиевой – прим. автора/.

Орцхо Артаганович обеими руками держался за перила. Народ рукоплескал ему. Для дочери в данный момент он был недоступен, хотя глазами Орцхо искал с ней встречи. На второй день Орцхо Мальсагов отметился в комендатуре г. Кокчетава, получил разрешение на выезд в Караганду, к семье.

Бездна отчаяния отступила. Он шагнул навстречу этому дню, с благодарностью принимая поздравления от родных, знакомых. Жизненные принципы Орцхо внешне просты и только в непосредственном соприкосновении с его личностью, поступками, устремлениями приобретают глубинный смысл, свойства непростой простоты.

Хизир Идиг-Хаджиевич Орцханов

(1896, Даттых, Ингушетия – 1981)

Не смогли сломить дух сталинские жернова и у Хизира Идиговича Орцханова 1896 г.р., кавалера четырёх Георгиевских крестов, который, как и Орцхо Мальсагов, был командиром Красной Армии в годы Гражданской войны на Северном Кавказе. Во многом идентична их судьба. Судьба ингушских деятелей разворачивалась по одному и тому же сценарию; у некоторых время разное и исполнители другие.

Рассмотрим в хронологической последовательности их судьбы, которые многократно пересекались. Хизир Орцханов всего лишь на два года старше Орцхо. В 1914 году призванный в армию 18-летним юношей Хизир за проявленные чудеса храбрости удостоился права стать полным кавалером четырёх Георгиевских крестов и четырёх медалей. Немногие удосужились такого звания. Ему самому приходилось пробивать себе дорогу. Хизир поступает в Телавскую школу прапорщиков в Тифлисской губернии. Военная закалка пригодилась ему и здесь, а также знание русского языка. Прапорщика Хизира Орцханова направляют в Ингушский кавалерийский полк в составе Кавказской (туземной) Дикой Дивизии на передовую линию фронта. В 1917 году Ингушский полк расформировывают. Серго Орджоникидзе оказывает большое влияние и на Орцхо, и на Хизира. Не только в этих людях, но и во всём ингушском народе Серго Орджоникидзе находит преданных и верных товарищей.

Во время боевых действий оба командира теряют под собой скакуна. Об этом Орцхо упоминает в одном из своих писем: «Весной 1919 года в бою у с. Долаково… я был тяжело ранен, а лошадь подо мной убита».

Орцхо и Хизира одолевают одни и те же мысли. Хизир тоже часто во сне видит своего любимого коня, на котором он воевал в Гражданскую войну.

«Конь был красивый… Очень умный и учёный: мог танцевать, кланяться, приседать. Когда конь являлся отцу во сне, мы знали: будет что-то хорошее».

За участие в Гражданской войне и Орцхо Мальсагов, и Хизир Орцханов были удостоены высшей награды страны – ордена Красного Знамени, а также именной партизанской книжкой. Отличие в том, что Хизиру вручили, а Орцхо награду не получил.

10 февраля 1943 года Хизира Орцханова арестовали. Под давлением следователя Хизир Орцханов был оговорён. Ему вынесли приговор и посадили на 10 лет в тюрьму. Последнее его местонахождение – Иркутский исправительно-трудовой лагерь.

23 февраля началось выселение ингушского народа в Казахстан и в Среднюю Азию. Орцхо выслали в Арык-Балыкский район Кокчетавской области, а семью Хизира Орцханова – в Акмолинскую область. Орцхо Мальсагову посчастливилось выехать с семьёй. Но злой рок преследовал его и в Казахстане: 27 мая 1950 года Орцхо арестовали по 58-й статье и на 10 лет сослали в Кокчетавскую тюрьму, затем в Петропавловскую тюрьму, а после всех мытарств он 5 лет провёл в Иркутском исправительно-трудовом лагере. И вот через много лет пути их пересеклись. Всех новоприбывших распределяли на разные виды работ. Среди членов внутрилагерной комиссии, распределяющей на работы, оказался и Хизир Орцханов. Новая партия заключённых, в том числе и Орцхо Мальсагов, должна была пройти эту комиссию. Каково же было удивление Орцхо, когда он увидел старого друга. Ему хотелось крепко обнять своего земляка, но он боялся его спровоцировать, не зная, как к этому отнесётся сам Хизир. Хизир Орцханов разрешил это недоразумение.

По рассказам свекрови Совдат Мальсаговны, как-то на одной встрече (то ли на свадьбе, то ли на вечеринке) присутствовали командиры Красной Армии, среди них был и Орцхо Мальсагов. Это было время после побега Созерко с Адских островов, когда на семье Мальсаговых было клеймо «белогвардейцы».

«В честь знатных гостей были устроены ловзар, танцы. Тамада всячески старался унизить Орцхо. В первый раз, когда Орцхо должен был станцевать, тамада вывел в круг другого человека. Во второй раз, когда должен был станцевать Орцхо, тамада вышел в круг сам. И тут Орцхо сдержался. А в третий раз, когда Орцхо должен был выйти в круг, тамада остановил гармонь. Орцхо, сдерживая порыв гнева, спросил: “В чём дело?”, на что тамада ответил: “Я не желаю разговаривать с белогвардейской нечистью”. После таких слов Орцхо не сдержался и нанёс пощёчину. Начался переполох, через несколько минут началась перестрелка. И пуля нечаянно задела плечо Хизира Орцханова.

Вечером моего мужа забрали в отдел милиции, но всё село вышло в поддержку Орцхо Мальсагова, и Орцхо отпустили».

После этого пути Хизира Орцханова и Орцхо Мальсагова разошлись. Каждый работал на благо своего народа, но неприятный след случившегося преследовал Орцхо, он чувствовал вину перед Хизиром. И вновь уже в Иркутском исправительно-трудовом лагере среди зэков гремело имя Хизир. Хизир пользовался в лагере большим авторитетом.

Внутри лагеря была создана комиссия по распределению на работы. И когда Орцхо уточнил, что это тот самый Хизир, в его душу закралась мысль и тонкой нитью не давала покоя: «Ну, теперь точно он меня сгноит здесь». Орцхо даже мысленно прощался со всеми родными.

И вот этот день встречи настал. Хизир Орцханов, увидев перед собой Орцхо, привстал, быстрыми шагами направился к нему, дав Салам, крепко по-братски обнял, как в былые времена. Хизир освободил больного туберкулёзом Орцхо от тяжёлой работы и тем самым спас его от неминуемой гибели, потому что труд заключённых был изнурительным, не многие оставались в живых. Хизир Орцханов до осени 1953 года продолжал опекать Орцхо, оказывая ему всевозможную помощь. Благодаря Хизиру Орцханову Орцхо смог работать по культурно-воспитательной части, по линии театра, преподавателем по ликвидации безграмотности. По мере возможности Орцхо был освобождён от тяжёлой физической работы. Но на сколько – Орцхо не мог предугадать. Во всяком случае, одно присутствие Хизира в зоне вселяло надежду. Орцхо мог опереться плечом на своего друга, земляка-авторитета, умереть ему было не так страшно, так как семье было кому сообщить весточку и рассказать всю правду о его местонахождении. В 1953 году Хизир Орцханов освободился и уехал к своей семье в Акмолинскую область. Орцхо в письме к сыну Казбулату, сообщая об освобождении Хизира Орцханова, даёт наказ достойно встретить Хизира, проявляя долг гостеприимства: «Время, проведённое с ним, я ценю высоко. Он – мужчина. Оказывайте ему внимание как можете. Напишите ему, что его письмо я получил, за что благодарен, но ответить не мог. Он меня поймёт».

Это был период, когда Орцхо Артаганович имел право писать только два письма в год. Но и после освобождения Хизир поддерживал с Орцхо связь через письма. Ведь Орцхо после этого отсидел ещё два с половиной года.

В 1957 году ингуши возвращаются на Кавказ. Семья Орцхановых обосновалась в Грозном, в посёлке Карпинский Курган, мои родители вернулись в 1962 году и поселились в том же посёлке, через улицу от Орцхановых, а семья Мальсаговых – во дворе НИИ по ул. Сталина, 23. Возвратиться в Орджоникидзе, откуда были выселены, не разрешили. Поэтому для всех наших семей последняя остановка – город Грозный. С внуком Хизира Орцханова, Аликом, я училась в одном классе в средней школе № 50 Заводского района города Грозного с 1963 по 1973 год. Портреты Хизира Орцханова и моего отца Магомета Дзаурбековича Чахкиева висели на стенде «Герои Гражданской войны». Мой отец Магомет Чахкиев тоже был участником Гражданской войны, стоял на защите селения Базоркино (ныне Чермен), откуда он сам родом.

18 июля 1960 года Хизира Орцханова полностью реабилитировали. Люли, дочь Хизира, была коллегой моего мужа, Ахмета Орцхоевича, оба работали на филологическом факультете Чечено-Ингушского государственного университета им. Л. Н. Толстого, только на разных кафедрах. Письма, написанные Хизиром, Ахмет Орцхоевич передал дочери Хизира, не сделав копии. Большое количество писем было сдано в Краеведческий музей города Грозного. Больше письма не вернулись в наш семейный архив. А Краеведческий музей Грозного во время боевых действий сгорел. Была память – и нет её. Но зато в 2008 году в наш семейный архив вернулось фото Орцхо, сохранённое в архиве другой дочери Хизира, Лидии Орцхановой. Мы хорошо знали друг друга по Грозному, с одного всё-таки посёлка. Я 10 лет проучилась в одном классе с внуком Хизира Орцханова, Аликом. Она, как дочь Хизира Орцханова, получила квартиру в Магасе. Лидия Хизировна как-то позвонила мне и говорит, что хотела бы мне передать фото моего супруга. Я несколько была удивлена, но решила, что, возможно, речь идёт о фото его молодости, и пошла к ней в гости. Она жила через дом от меня. Она мне подарила фото Орцхо-свёкра. Ахмет-супруг на фото очень стал похож на своего отца. У нас такого фото не было. Внизу было подписано: «ВОЕННЫЙ РУКОВОДИТЕЛЬ В ДОЛАКОВСКОМ БОЮ, АКТИВНЫЙ УЧАСТНИК ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙНЫ».

Очень жаль, что многие факты не зафиксированы в полном объёме историками, ингуши мало знают эпизодов из своей богатой истории.

Ахмет Магиевич Газдиев

Газдиев Ахмет Магиевич (15 февраля 1911 г. – 4 февраля 1995 г.) – уроженец с. Экажево ЧИАССР, ингуш, родился в многодетной семье (2 сына и 3 дочери) крупного торговца. Ахмет Магиевич прожил довольно-таки долгую жизнь и умер в возрасте 83 лет. Он оставил яркий след в памяти ингушского народа.

Отец А.М. Газдиева, Махи Газдиев, в г. Назрани имел два промтоварных магазина и два зерносклада.

После Гражданской войны для ингушей просветительским огоньком явился Горский педагогический техникум, переименованный в Северо-Кавказский педагогический техникум.

В этом самом техникуме и произошла встреча Орцхо Артагановича и Ахмета, где Орцхо Артаганович – преподаватель.

Ахмет был целеустремлённым, пытливым студентом, который тянулся к знаниям. Это была общая черта у молодёжи того времени – желание получить знания и быть полезным своему народу. Ведь 2/3 населения умерло в борьбе за свободу ингушского народа в борьбе против полчищ генерала Деникина.

Уже в 1930 году он становится завучем начальной школы в селении Шолхи Пригородного района, а затем возвращается во Владикавказ преподавать в педтехникуме. За добросовестную работу с 1934 по 1937 год он работает заведующим учебной частью.

Ахмет Магиевич продолжает свою учёбу в Пятигорском Северо-Кавказском научно-исследовательском институте на кафедре истории.

В 1939 году Ахмет Магиевич преподаёт во Владикавказской школе колхозных и совхозных кадров.

В этом же году Ахмет Магиевич в соавторстве с Султаном Плиевым издаёт литературную хрестоматию для начальных классов на ингушском языке сначала на латинице, а при переиздании – на кириллице.

В 1939 году его назначают заведующим сектором Чечено-Ингушского научно-исследовательского института, он работает над кандидатской диссертацией по творчеству Асланбека Шерипова в революционном движении в Чечено-Ингушетии.

В 1939 году его диссертация была издана в Чечено-Ингушском книжном издательстве.

С 1940 года Ахмет Магиевич находится в рядах коммунистической партии ВКП(б), работает на различных партийных должностях, в частности заведует отделами пропаганды и агитации Пригородного района, райкома и обкома партии.

Ингуши не оправились ещё от Гражданской войны, как пришла Великая Отечественная война. Был создан Грозненский городской комитет обороны, в котором Ахмет Магиевич принимал самое активное участие. Он ездил по районам и предприятиям Чечено-Ингушетии, проводил разъяснительную и агитационную работу, мобилизацию ресурсов для отражения вторжения фашистских захватчиков на родную территорию. По поручению обкома КПСС Ахмет Газдиев вёл работу по организации партизанского движения на территории республики на случай её оккупации фашистами.

23 февраля 1944 года депортации не избежала и семья Ахмета Магиевича Газдиева.

Орцхо Мальсагов и Ахмет Газдиев оказались в Кокчетаве.

Ахмет Магиевич устроился на работу в отдел снабжения, а затем в планово-производственный отдел Кокчетавского облисполкома.

Ахмет Газдиев не мог переносить тот беспредел, который чинили представители власти и партийных организаций по отношению к спецпереселенцам. Ахмет Магиевич вместе с Султаном Плиевым написал об этом письмо в Москву.

После этого письма в Кокчетав приехала партийно-правительственная комиссия для расследования вопиющих фактов.

27 мая 1950 года был арестован Орцхо Мальсагов, а 11 октября 1951 года Ахмет Газдиев был арестован по той самой 58-й статье и приговорён областным судом к 10 годам лагерей.

Ахмет Магиевич был освобождён в 1955 году. Он приезжает в Кокчетав и уже оттуда пишет два письма Орцхо Мальсагову. Ахмет Магиевич был реабилитирован Верховным судом Казахстана за недоказанностью состава преступления в начале 1955 года, а не 28 октября 1956 года, как указывает Зейнап Дзарахова /судя по его письмам к Орцхо, которые хранятся в нашем семейном архиве; письмо датировано – прим. автора/.

В 1957 году, после указа генерального секретаря ЦК КПСС Никиты Хрущёва, после восстановления Чечено-Ингушетии, Ахмет Газдиев, как и Орцхо Мальсагов, возвращается на Кавказ.

С 1958 по 1962 год Ахмет Магиевич работает заместителем министра культуры республики.

Ахмет Газдиев – секретарь парткомов нескольких райкомов КПСС, занимается на партийно-хозяйственной работе.

Ахмет Магиевич работает заместителем начальника по управлению трудовыми ресурсами при Совете министров Чечено-Ингушской АССР, активно занимается обновлением и совершенствованием производственной базы, привлекает квалифицированные кадры на работу в возглавляемые им организации, улучшает условия работы и отдыха народа.

В 1972 году группой видных представителей ингушского народа, среди которых был и Ахмет Газдиев, написано письмо на 80 страницах в Центральный комитет КПСС. В письме приводились многочисленные факты о дискриминации ингушей на территории Пригородного района и выдвигались требования гарантировать ингушам соблюдение их прав.

Ахмет Магиевич не только подписал письмо, но и с четырьмя другими товарищами поехал в Москву и передал его партийному руководству. Реакции со стороны властей не последовало.

В январе 1973 года в Грозном прошёл митинг ингушей с требованиями соблюдения их прав. Однако требования простых людей не нашли понимания у партийно-государственного руководства страны.

Последствия для активистов, рядовых участников и сочувствовавших прошедшему на грозненской площади гражданскому митингу ингушей оказались плачевными. По всей республике проходили собрания по проработке решений обкома по поводу петиционной деятельности Картоева, Газдиева, Базоркина, Плиева и др., а также по поводу самого беспрецедентного «стояния ингушей» в январскую стужу 1973 года.

Были организованы: административные и уголовные преследования против «отщепенцев, сброда стяжателей, спекулянтов, махровых националистов, антисоветчиков, противников русского народа»; дискредитация в СМИ идей и значения митинга, а также всех лидеров-коммунистов, уповавших на эффективность «писем к вождям»; целые серии покаянных статей и писем ингушей, «обработанных» в парткомах и КГБ; формирование концептуального образа народа-предателя (т. е. ингушей) по итогам научно-теоретических и партийных конференций всех уровней. Всё это закономерно вело к закреплению в общественном сознании навечно сталинской идеологемы «ингушской коллаборации и вынужденности депортации».

Друзья всегда верили в Орцхо. Это дало ему возможность собрать остаток сил. Орцхо был очень дружен с Ахметом Магиевичем Газдиевым, с «живым архивом», как его в шутку называли друзья.

Ахмет Магиевич «принадлежал к тому поколению ингушей, чьи отцы и деды, поверив в обещание большевиков вернуть народу свободу и землю, оставили на полях сражений Гражданской войны цвет своей нации в борьбе за советскую власть».

Искренне поверив в идеалы этой власти, они верой и правдой пытались служить своему народу.

Но судьбы этого поколения, как и судьба всего ингушского народа, оказались трагичными. Массовые репрессии конца 20-х и 30-х годов, когда была под корень вырублена национальная интеллигенция, и депортация 1944 года мало кого из них оставили в живых. Выжить тому поколению ингушской интеллигенции, по мнению С. Хамчиева, «было всё равно что выиграть это право в лотерею».

Ахмед Газдиев был неординарной личностью. Он бескорыстно служил своему народу, являлся примером для подрастающего поколения. Ахмед Газдиев никогда не менял своих убеждений, твёрдо стоял на своих позициях, имел большое гражданское и личное мужество.

До высылки Ахмет Магиевич работал на различных руководящих должностях: заведующим отделом агитации и пропаганды обкома КПСС, наркомом просвещения.

После восстановления республики работал заместителем министра культуры, секретарём объединённого парткома производственного управления четырёх районов: Сунженского, Галашкинского, Назрановского и Малгобекского, первым секретарём Назрановского райкома КПСС, заместителем начальника по управлению трудовыми ресурсами при Совете Министров ЧИАССР. Где бы он ни работал, его всегда отличали честность и порядочность.

Ахмет Газдиев вёл непримиримую борьбу с коррупцией, взяточничеством. Под случайным предлогом был освобождён от занимаемой должности 1-го секретаря Назрановского РК КПСС. Разве могли ему простить покушение на свои привилегии! У него было много надёжных друзей, но все они были в списках неблагонадёжных лиц.

В семейном архиве есть два письма от Ахмета Магиевича Газдиева, адресованные Орцхо Артагановичу после своего досрочного освобождения.

«Сейчас я освободился условно-досрочно, сегодня благополучно прибыл в Кокчетав, дорогой слышал, что ты уже дома, и, надеясь тебя увидеть, зашёл к Заре. Но, к сожалению, мои надежды не оправдались, тебя нет, и я под наплывом мыслей решил черкнуть пару слов.

Тот, кто побывал в местах, где по несчастью был я и продолжаешь находиться ты, знает цену настоящей человеческой дружбе и тёплого товарищеского слова. В моих глазах ты не был и никогда не мог быть преступником. Люди нашего круга на это не способны. Но, несмотря на это, нам, вероятно в силу не поддающихся управлению человеческого разума жестоких законов судьбы, привелось испытать на себе все лишения и унижения лагерной жизни.

Но, слава богу, всё мрачное осталось позади, дорогой, я твёрдо верю, что ты скоро будешь на воле, приедешь домой, среди своих близких и родных снова заживёшь радостной жизнью, и я буду иметь счастье видеть и говорить с тобою о многом. Всей душою желаю тебе скорого возвращения и крепкого здоровья. С приветом, твой Ахмет Магиевич Газдиев. Пиши мне на адрес Зары. Поздравляю тебя с наступающим праздником!»

Ахмет Магиевич Газдиев, как и Орцхо Артаганович, был незаслуженно арестован, осуждён по 58-й статье и прошёл ад сталинских лагерей, отсидев за то, что высказал правду о депортации своего народа. После досрочного освобождения Ахмет Газдиев из Фрунзе написал Орцхо письмо:

«Дорогой Орцхо! После досрочного освобождения из лагеря я прибыл в Кокчетав, откуда написал тебе одно письмо и через несколько дней выехал на юг – в Алма-Ата и Фрунзе.

16 июня вместе с Любой, которая с осени 1954 года жила в Алма-Ата, вернулся в Кокчетав, откуда пишу это письмо. Сейчас же по возвращении получил у Зары твоё письмо и решил сегодня ответить на него.

Прежде всего о моих личных делах. Освободился на 2/3 срока. Когда я прибыл в Кокчетав, Любы здесь не было, она ещё в прошлом году сдала на год дом в аренду и вместе со своими братьями вернулась в Алма-Ата жить. Побыв немного в Кокчетаве, я выехал в Алма-Ата, где, помимо Любы и её братьев, видел Хасагана, Хусейна, Ахмета Гайматовича, Османа Чапанова, Султана и Микаила Арчаковых, Газимагомета Ведзижева и многих других, которые выражали мне свою радость по случаю освобождения и тут же спрашивали о тебе.

Почему-то все считали, что мы были арестованы чуть ли не по одному делу.

Многим ингушам стала знакома знаменитая 58-я статья, и поэтому, раз я на свободе, полагали, что и ты тоже на свободе. Но, к сожалению, приходилось многих огорчать тем, что ты ещё в лагере.

Скажу без преувеличения, что не прошло ни одной встречи без того, чтобы не вспомнили тебя. Из Алма-Ата я вместе с Любой выехал во Фрунзе, где провёл более двух недель. Здесь осела, если так можно выразиться, ингушская интеллигенция. У Салмана на вечере по случаю моего освобождения были: Дошлуко, Тамара Тонтовна, Идрис Базоркин, Муталиев Хаджибикар, Зязиков Багаудин, Мурадов Халид, Наурбиев Абукар и многие другие.

Все, кто с первых дней переселения обосновался во Фрунзе, живут превосходно, лучше, чем на Кавказе.

Климат во Фрунзе чудесный, все потолстели, даже Дошлуко. Вспоминали и много говорили о тебе. Видать, человек, прошедший свой жизненный путь, не оставляя за собой тёмные пятна, крепко сидит в душе порядочных товарищей.

Видел я Инаркиевых Макшарипа и Абукара, живут они хорошо, особенно Макшарип. Во Фрунзе я узнал, что с членов и кандидатов партии ограничения по переселению снимаются полностью. При мне многие получили чистые паспорта с правом жить в любом уголке Советского Союза, в том числе и на территории бывшей Чеч.-Инг. АССР. С 1 июля в Алма-Ата будет выходить газета на чеченском языке под названием «Знамя Труда» («Къахьегаман байракх»).

В Алма-Ата и Фрунзе сколачивают ансамбли песни, пляски и т. д. Ожидают снятие ограничений с остальной массы. В режиме для спецпереселенцев вообще большие изменения в сторону облегчения их положения.

Все спецпереселенцы могут свободно передвигаться внутри союзных республик, на отметки должны являться только один раз в год и т. д. Пропутешествовав по югу Казахстана и по Киргизии, я вернулся в Кокчетав вместе с Любой с намерением продать дом и выехать жить во Фрунзе. В Кокчетаве пробуду по меньшей мере до 15 сентября. Сейчас отпросил у арендаторов одну комнату – сарай и обосновался в ней. В Кокчетаве из наших знакомых и родственников почти никого не осталось. На днях заезжал сюда Казбулат, занимался твоим делом, а выезжая, говорил, что поедет в Алма-Ата к прокурору республики. Вместе с Казбулатом ходили к больным Исраилу Гадаборщеву и Ахмету Дахкильгову, оба были в тяжёлом состоянии. Бедный Исраил, как долго и отчаянно он боролся с этой болезнью.

Казбулат рассказывал, что в Караганде они устроились хорошо и живут тоже хорошо, и все с нетерпением ждут тебя. Жалуются, что ты мало пишешь. Твоё письмо от 25 апреля с фотокарточкой Зара получила. Я читал это письмо у Зары и смотрел фотокарточку. Но хватит, я и так расписался и сделал это для того, чтобы хоть этим немного развлечь тебя. На работу я не устроился, везде встречают не так, как хотелось бы. Перспективы на дальнейшее неважные. Пишу много в надежде реабилитироваться. На этом кончаю. С приветом, твой Ахмет».

Мои воспоминания об Ахмете Магиевиче свежи в памяти.

Помимо того что Орцхо и Ахмет были друзьями, Ахмет был мальсаговским зятем. Детей от Мальсаговой Любы у него не было. Он её очень любил, и они прожили вместе дружно много счастливых лет. По рассказам моей свекрови, при жизни жены все считали виноватым Ахмета в том, что нет детей. И даже он сам, кажется, поверил в эту историю. Но никто не может разгадать тайны Всевышнего.

Мы как-то ехали с мужем, Ахмет представил ему меня.

Мы жили в 1-м микрорайоне, а он – в 3-м микрорайоне.

В 1980 году свекровь гуляла вместе со старшим внуком и случайно встретила Ахмета Магиевича и сказала ему: «Ты видишь, Ахмет, это мой внук, тебе не мешало бы жениться, может, и у тебя будут наследники. Не может такой хороший человек уйти из этой жизни, не оставив наследство – сыновей».

Может быть, за такое его отношение к жене Творец и вознаградил его двумя сыновьями от второй жены, Нальгиевой, которая являлась двоюродной сестрой Хадижат Шапиевны Нальгиевой. Ахмет Орцхоевич был приглашён на эту свадьбу.

Ахмет Магиевич приезжал к нам и выражал соболезнование по поводу смерти моего мужа Ахмета Орцхоевича 19 декабря 1993 года.

Вторая жена подарила Ахмету Магиевичу двух прекрасных сыновей, один из которых был моим студентом в Гуманитарно-техническом колледже города Назрань /переименованном в Назрановский политехнический колледж – прим. автора/.

В данное время одна из улиц города Назрань носит имя Ахмета Газдиева.

Возвращение на Родину, на Кавказ (1957 г. – 9 июня 1961 г.)

Огонь всегда страшил планету,

Наш «огонёк» совсем иной,

Зовёт он к знаниям и свету,

Он тёплый, радостный, живой!

Автор неизвестен

В 1957 году Орцхо с семьёй переезжает на Кавказ. Обстоятельства для ингушей, живших в Пригородном районе, складываются нелучшим образом. В город, из которого выселяли, т. е. Орджоникидзе, возврата нет. Эти дворы, квартиры были заняты, и поэтому семья обосновывается в Грозном. После возвращения на Кавказ, уставшие от режима, от пережитого, за бесценок продавшие свои домовладения, люди заново начали благоустраиваться и растить детей. Материальные затруднения не пугали ингушский народ, жили по пословице «дома и стены помогают». Стали обустраиваться, вживаться в новый режим «уже в качестве не титульной нации, а национального меньшинства» /цитата Гешаева Мусы – прим. автора/.

Главной воспитательной силой и средством становится сама деятельность Орцхо, в процессе которой, изменяя и преобразовывая мир, он тем самым изменяет и самого себя. Наставничество тому ярчайший пример. 29 января 1957 года был издан Указ Президиума ВС СССР и Президиума ВС РСФСР о восстановлении ЧИАССР, правда, с нарушением законов и норм – как юридических, так и общечеловеческих. Пригородный район ЧИАССР, где до 23 февраля проживало 46 % ингушского народа, опять-таки «в изъятие действующего законодательства был оставлен в составе всегда малоземельной Северной Осетии. Так был искусственно создан ещё один очаг напряжённости между осетинским и ингушским народами, веками жившими по большей части в дружбе и согласии. Если не было даже элементарно подготовлено возвращение ингушей из ссылки в Чечено-Ингушетию, о чём написал тогда же Н. С. Хрущёву писатель А. Е. Костерин, то попытки ингушей вернуться к родным очагам в Пригородный район местные власти встречали в штыки. Их имущество никому из владельцев не возвратили, прописку там запретили, трудовые, социальные и иные права не восстановили, в некоторых, прежде ингушских, сёлах и вовсе было отказано в проживании. О психологическом давлении и говорить не приходится» /цитата Гешаева Мусы – прим. автора/.

Депортированные в 1944 году чеченский и ингушский народы дождались своего часа и стали возвращаться на землю своих отцов и дедов. Вернулись всё-таки на землю, которая каждую ночь снилась и вселяла надежду. Депортированных было много, а дожили немногие. Молчать пришлось до 1957 года, хотя душу терзали и обида, и гнев, хотя покоя не давали и горестные раздумья о прошлом, надежда на возвращение на родную землю. Орцхо и ему подобные вынуждены были молчать, ибо голос их всё равно ничего не решал. Однако это вовсе не означало, что они молчали. Орцхо вместе с передовой частью ингушского народа неоднократно обращался к руководству страны о пересмотре дела. Они писали свои труды сердцем, вынашивая со страхом ожидания и сладкой мукой, как мать вынашивает долгожданное и дорогое дитя своё.

Орцхо Артаганович ищет применение своим силам и знаниям, Орцхо Артаганович устраивается на работу в Чечено-Ингушский научно-исследовательский институт истории, языка и литературы младшим научным сотрудником. Орцхо Артаганович публикует очерки о Гражданской войне, монографии о творчестве З. К. Мальсагова, Т. Д. Бекова, Х. Б. Муталиева, А. А. Ведзижева, И. М. Базоркина, переводит стихи В. Маяковского, продолжает переводить начатую ещё в 1928 году повесть Л. Н. Толстого «Хаджи-Мурат» и др.

В своём письме к Тугану Мальсагову, приуроченном ко дню выселения нашего народа в Казахстан, Орцхо Мальсагов хотел заявить: мои дети должны знать, дети моих детей тоже не должны забывать историю своего народа, помнить, что народ его не пострадал от того, что «оказался» в глазах вождей врагом. Через литературу, через поэзию, драматургию, фольклор Орцхо Артаганович поднимал национальную культуру. Ингуши выжили! Несмотря на голод, холод, тринадцатилетние преследования по пятам, несмотря на жестокие законы, по которым жили спецпереселенцы. О возрождении культуры не могло быть и речи, шла борьба за выживание.

Как и многие из интеллигенции, Орцхо уделял большое внимание воспитанию подрастающего поколения, вывода из «тёмного царства». Орцхо Артаганович считал, что молодёжь должна стать полезной обществу и нужной для близких людей, и прежде всего для родителей.

«Основное, что меня радовало, – это отзывы о твоём поведении, что ты держишь слово – не огорчать меня поступками, не соответствующими ни твоему характеру в целом, ни моим понятиям о достоинстве молодого человека нашего времени.

Ты можешь по своим задаткам свободно стать человеком вполне полезным для общества и нужным для близких людей, в том числе и для меня – твоего отца… Я думаю, что ты понимаешь мои мысли и опасения, моё глубокое желание укрепить тебя на том пути, на котором ты сейчас стоишь.

Правда, путь этот нелёгкий, он требует огромных усилий и большого труда на первом этапе, зато впоследствии оправдывает назначение человека – быть полезным своему народу, которому в данное время нужны культурные, широко образованные люди с глубокими познаниями.

Ты знаешь, что исторические условия не позволили нашему народу своевременно встать на один уровень с передовыми нациями ни в культуре, ни в экономике, что у нас сейчас нет фактически подготовленных кадров по многим отраслям науки, в том числе по педагогике, истории, литературе и т. п. Вы молодёжь, которая идёт нам на смену, на вас лежит ответственность исправить ошибки истории, вы обязаны выполнить свой долг перед народом, помочь ему выйти из темноты на широкий светлый путь культуры и развития, а для этого надо много трудиться».

Орцхо Артаганович хотел видеть своих сыновей образованными. Он считал, что учиться никогда не поздно: «Правда, ты потерял 5-6 драгоценных лет, но вспомни: Ломоносов, кажется, начал учиться с 16 лет и тем не менее стал в России того времени первым человеком, а почему? Потому что рвался к поставленной цели вопреки всем трудностям, не считаясь ни с чем, упорно, настойчиво трудясь».

Орцхо считает, что без привычки к систематическому труду высокоодарённому, талантливому человеку ничего не сделать в жизни ни на каком поприще. Орцхо просит призадуматься о цели жизни и твёрдо идти к ней, преодолевая свои недостатки, слабости и не теряя ни одного часа, работать, читать и развиваться – «и увидишь, какие плоды принесёт правильно организованный труд. Я верю в твои силы и способности и в то, что ты найдёшь себя. Оправдай же мои надежды, порадуй отца, жизнь которого может продлиться в зависимости от того, как ты поведёшь себя. А у меня нет никаких других надежд на спокойный конец в этом мире, как твоё счастье, твой успех в жизни. Пойми это!»

Орцхо вновь возвращается к военной тематике. Эта память сердца заставляет Орцхо, участника Гражданской войны, спустя несколько лет после её окончания вновь и вновь возвращаться к военной тематике, особенно сейчас. Несмотря на то что за то время родилось и вошло в силу целое поколение и всё меньше и меньше осталось участников Гражданской войны, память сердца не тускнела. Она передавалась, как формула крови, от отца к детям, к внукам и будущим правнукам. И каждый прочитавший очерки Орцхо Мальсагова о противостоянии ингушского народа Деникину вбирает в себя эти героические дни как высшую нравственную мерку своей собственной жизни, как тот отсчёт, каким необходимо выверять смысл и цену всех последующих шагов и поступков, которые совершаем мы все, всем народом, всей страной. По возвращении в родные края Орцхо, Дошлако Дохович и Тамара Тонтовна сочли своим долгом приветствовать телеграммой своего учителя Всеволода Александровича «как одного из лучших сыновей великого русского народа, как искреннего и благородного нашего учителя, как человека больших знаний, привившего и нам бесконечную любовь к русскому языку и литературе. Мы заверяем Вас, что память о Вас навсегда сохранится среди бывших ваших студентов-ингушей, первыми получивших в Ингушетии высокое звание педагога с высшим образованием».

Тёплыми дружескими словами было переполнено письмо от бывшего преподавателя, адресованное своим ученикам. Письмо пришло на ЧИНИИИЯЛ. Орцхо и его друзья были тронуты вниманием со стороны своего учителя.

30 декабря 1957 года Орцхо хочется ещё много-много раз поблагодарить «за Ваши лекции по литературе, которые помогли нам получить те знания, в которых так нуждалась чечено-ингушская интеллигенция, и мы с гордостью можем Вас заверить в том, что мы высоко держали честь педагога-словесника, окончившего СКПИ по отделению русского языка и литературы под Вашим руководством, даже в сибирской тайге продолжаем нести эту работу, по силе наших возможностей, и после прибытия на Родину, о чём Вам, вероятно, известно.

Я сейчас работаю над темой “Возникновение и развитие ингушской письменной художественной литературы”. Надеюсь, что Ваши статьи о нашей литературе в “Известиях СКПИ” мне будут служить руководством. С искренним уважением к Вам, Мальсагов Орцхо Артаганович. 30/ХII/57 г., г. Грозный, улица Сталина, 23».

1958 г. Старший научный сотрудник ЧИНИИИЯЛ Орцхо Мальсагов, работая над темой «Возникновение и развитие ингушской письменной художественной литературы», по рекомендации своих друзей обратился за консультацией в Институт мировой литературы, к Уздиат Башировне Далгат.

1958 г. Уздиат Башировна не заставила себя долго ждать. Её ответное письмо как нельзя кстати раскрывает всю сущность творческой деятельности Орцхо этих лет, его интересы, его планы, его доверительное откровение к Уздиат Башировне. Орцхо Мальсагову порекомендовали взять в научные руководители Уздиат Башировну Далгат – да, именно дочь того самого Башира Далгат, с которым были связаны детские воспоминания Орцхо. Каждое письмо от Уздиат Башировны ему напоминало хорошие детские годы, проведённые с Алибеком Тахо-Годи в семье Леонида Петровича Семёнова. Письма приходили домой и на НИИ.

Орцхо по почерку и по формату различал её письма. Если Уздиат Башировна задерживалась с ответом, он начинал нервничать, беспокоиться. В связи с этим печатаем это письмо полностью:

«Глубокоуважаемый Орцхо Артаганович! Получила Ваше хорошее письмо, за которое благодарю. Оно меня взволновало и вызвало самое доброе и тёплое расположение к Вам. Я с большим удовлетворением помогу Вам всем, чем смогу. О плане Вашей работы я обстоятельно подумаю и согласую его с другими товарищами по работе. Я имею в виду завсектором литератур народов СССР Г. О. Ламидзе и завсектором фольклора Института мировой литературы А. И. Богданову, чудесную женщину и большую умницу. Думаю, не позднее чем через 5–7 дней прислать Вам наши издания о Вашей работе. Мне думается, что Вам лучше было бы (это только предварительные мысли) взять какую-либо литературно-фольклорную тему. Например, период становления и формирования ингушской литературы с выявлением путей становления младописьменной ингушской литературы и т. д., которая, как мне представляется, должно быть, тесно связана с народным творчеством. На эту тему у меня есть написанная статья (объём около 4 п. л.), сданная в сборник по вопросам соцреализма. Я постараюсь прислать Вам для ознакомления с примерной реализацией данной проблематики. Возможно, что Вам (если Вы не совсем расположены к фольклору, что, по-видимому, не так, раз Вы автор фольклорного сборника 1) лучше взять монографическую тему об одном писателе. Это мы ещё выясним и с Вами, и с товарищами по моей и Вашей работе. Сейчас это только предположительные рассуждения в порядке нашего первого знакомства. Я передавала Ваши симпатии и благодарность моим землякам (о чём я слышала и от других хороших людей чеченцев и ингушей), в том числе тов. Амирханову Хабибуле Ибрагимовичу, дагестанскому председателю филиала, который очень тепло воспринял это. Обсудив это письмо с членами сектора фольклора и литературы, «…ещё более убедили меня в том, что Вам лучше взять тему не монографическую, а общую. Вряд ли имеет смысл писать работу о творчестве одного поэта, ну, того же Тембота Бекова, о котором много не напишешь. Гораздо легче и выигрышнее во многих отношениях, например, работа об особенностях развития и формирования ингушской советской литературы. Здесь пойдёт речь: 1) об особенностях развития творчества первых писателей (вернее, поэтов); в центре внимания этого раздела, как и других, будет стоять проблема традиции фольклора в формировании ингушской советской литературы и новаторское обновление его в поэзии ингушских советских писателей на разных ступенях развития их творчества; 2) показать культурно-исторический фон, на котором начала возникать ингушская советская литература; 3) выяснить взаимосвязи ингушской советской литературы (в самом литературном процессе) с братскими литературами народов Северного Кавказа и русской советской литературой. Я полагаю, что подобную работу Вам будет написать нетрудно. В качестве небольшого образца подобных работ посылаю Вам обещанную статью на литературно-фольклорную тему. Возможно, что Вас заинтересует и проблема возникновения дореволюционной ингушской поэзии, и её связь с фольклором, первыми певцами-импровизаторами и т. д., если они существовали. Заранее прошу извинить меня за то, что статья не выправлена и в ней могут быть ляпсусы после машинки, а другого экземпляра не было. Вот пока и всё. Напишите мне обязательно. Если всё это Вас не заинтересует, придумаем ещё что-либо! Вам виднее, чем мне, так как Вы хорошо знаете свою литературу, а мы можем только подсказать. Желаю всего наилучшего. С глубоким почтением, Уздиат».

Орцхо обратился к директору ЧИНИИИЯЛ Саламову и заместителю директора Ошаеву Халиду Дудаевичу с просьбой создания ему элементарных условий для написания кандидатской диссертации. Отказ дирекции не так подействовал на него, как смерть старшего сына Казбулата. Он тяжело пережил эту трагедию, будучи не в силах помочь Казбулату справиться с болезнью. Орцхо расклеился, не зная, как дальше жить, хотел забросить все работы. Но письмо Уздиат Башировны дало возможность справиться с этим состоянием, настроением. Дочь того самого Башира Далгат протягивала ему руку помощи, взяла под свою защиту, дала понять, что Орцхо не одинок в своих поисках. И он понял, что у него нет права останавливаться на достигнутых успехах. Это его окрыляло и радовало, стимулировало: «Глубокоуважаемый Орцхо Артаганович! Получила Ваше письмо, но задержалась с ответом. Очень соболезную Вам по поводу смерти сына и представляю, как тяжело это Вам переживать. Однако нельзя терять бодрость духа, иначе будет совсем тяжко. Очень хотела бы подбодрить Вас своим письмом, если это вообще возможно. Я полагаю, что Институт, а в особенности сектор, где Вы работаете, должны освободить Вас от других работ. Я написала письмо Халиду Дудаевичу, где от имени нашего сектора и от своего имени просила помочь Вам создать условия для написания интересной и вполне актуальной монографической работы. Если это будет недостаточно, то пошлём официальную бумагу. Сейчас видела на выставке новых поступлений в Ленинской библиотеке две книги – “Чечено-Ингушская поэзия” и “Сборник молодых писателей”. Мою статью можете подержать сколько нужно, если она принесёт Вам какую-нибудь пользу. Сейчас я закончила другую статью, небольшую, о закономерностях развития дагестанской литературы. Пришлю её Вам, если она получит одобрение, возможно, она наведёт Вас на какие-нибудь мысли. Вот пока и всё. Желаю бодрости духа и здоровья. Пишите мне и не стесняйтесь ни в чём. Мне кажется, что, разрабатывая проблему становления и формирования чечено-ингушской литературы, Вам необходимо было бы продумать и следующие вопросы:

1) Примерно определить периодизацию чечено-ингушской литературы.

2) Вопрос становления требует изучения вопросов сказительства (я ещё не убеждена окончательно, что его у вас нет)!

3) Остановить внимание на рождении поэзии как определённом этапе литературного процесса (я полагаю, что у чеченцев и ингушей, так же как и у других национальных литератур, поэзия и её зарождение являются первым этапом развития литературного процесса): а) на гражданской лирике времён Гражданской войны; б) на лирике вообще в последующие годы советской власти. Здесь проблема традиции и новаторства должна быть поставлена в центре внимания. (Любопытно, есть ли лирическая традиция – народная или литературная – в поэзии чеченцев и ингушей и каковы её особенности.)

Ещё раз желаю всего наилучшего. Уздиат».

После этого письма отношение дирекции к просьбе Орцхо изменилось в корне.

«Особенно мне казалась неуместной моя просьба к Вам – помочь мне написать диссертацию, освободив меня от других плановых работ института. Ведь было очевидно, что при нормальных условиях в этой замене должны быть в первую очередь заинтересованы мы сами, т. е. наша дирекция, но, к сожалению, пока дело обстоит не так. У нас ещё живы чеховские герои – как бы чего не вышло. В самом деле, стоило только Вам замолвить слово, и всё принимает иной оборот. Заместитель директора говорит совершенно противоположное тому, что он сказал несколькими днями ранее. Он-де не против, но что скажет директор, который сейчас в Москве и т. д. А между тем, как Вы справедливо заметили в письме к Халиду Дудаевичу, предлагаемая диссертационная тема очень актуальна и своевременна, а, по-моему, такая замена могла только поднять качество запланированных институтом работ вообще. После Вашего письма к Х. Ошаеву опять появилась надежда, что я начну работать над намеченной нами темой. Но время уходит, а я ещё не знаю окончательно, чем же всё это кончится? Как бы то ни было, одно теперь несомненно: я не одинок в своих поисках приняться за нужную работу! Вы взяли меня под свою защиту, и это меня окрыляет и радует. Спасибо Вам за большое участие, которое Вы приняли в моём деле. Я рад, что не ошиблись те, которые рекомендовали дочь Башира Далгат мне в руководители. Остаюсь с глубоким уважением к Вам, О. А. Мальсагов. Г. Грозный, ул. Сталина, 23».

После такой переписки последовало долгое молчание. Уздиат Башировна занималась квартирным вопросом, поэтому все письма, которые приходили на старый адрес, возвращались за отсутствием адресата. После долгого молчания Орцхо решил написать в институт.

«Правда, я осмелился побеспокоить М. А. Богданову, и она любезно ответила мне на письмо и сообщила другой адрес, но я не был уверен, что он окажется точным. Я беспокоился за Вашу работу, которую мне тоже вернули из Москвы. Я очень виноват, что так долго задержал её. Я познакомился с ней довольно основательно и без преувеличения могу сказать, что она представляет огромный интерес для литературоведов и критиков Северного Кавказа, и эта работа должна оказать положительное влияние в деле создания истории литератур народов Северного Кавказа.

Я вполне согласен с Вашим мнением о том, что путь становления чеченской литературы очень близок с дагестанским, но в ингушской литературе он менее развит, поэтому я говорил в одном из своих писем о том, что у нас (у ингушей) трудно найти параллели в развитии литературы от устного народного творчества к творчеству индивидуальных певцов-импровизаторов. Сейчас я думаю иначе – даже не только для ингушской литературы, но и для всего чечено-ингушского народного творчества этот путь обновления один и тот же. Больше того, мне кажется, такой путь проходит большинство литератур народов Кавказа. Отсюда вывод о типичности и научной глубине поставленных Вами литературных проблем в своей работе “На пути к становлению младописьменных литератур Советского Дагестана”».

Переписка прервалась более чем на полгода. Орцхо сильно заболел. Ему пришлось долго лежать в больнице, а затем поехать в Крым в санаторий «Голубой залив». Старые рецидивы и смерть старшего сына Казбулата вконец подкосили его здоровье.

«Отсутствие из Москвы ответа на мои письма меня очень огорчает и беспокоит. Поехать туда отсюда не собираюсь, надо получить специальную командировку по приезде. Чувствую себя хорошо, не болею. Я хорошо отдохнул. Газетные материалы ты прислал интересные, нужные. Правда, “Труд и розы” И. Базоркина не все части получил, что отбило охоту заниматься этим материалом. Вообще, здесь не было нужных условий для научной работы, и я пока ничего не сделал от намеченного. Я послал ко дню рождения Мары 300 рублей. Получили, нет – не знаю. Привет всем. Твой папа».

Большую радость ему доставило письмо от племянницы Раи, дочери Созерко: «Дорогой дядя Орцхо, здравствуйте! Ваше письмо доставило нам столько радости и счастья, что я, прочитав его, не знала даже, как Вам выразить все те чувства, которые были им навеяны, и поэтому, можно сказать, и задержалась с ответом. Очень неприятно, что там у Вас стоит такая погода. Очевидно, все Ваши недомогания и настроение связаны с ней. У нас тоже идут дожди, и мы ждём солнца, чтобы отогреться… Вы постарайтесь как можно больше отвлечься от всех неприятных мыслей и воспоминаний, которых, к великому сожалению, у нас больше, чем надо, и по-серьёзному использовать это время на своё полное излечение, так как Вы очень и очень нужны как для Вашей личной семьи, которая ещё не стала самостоятельно на ноги, так и для нас всех, которым тоже являетесь родным отцом. Султан работает, я ему дала прочитать Ваше письмо – он был польщён таким мнением о себе. Джемалдина же покоробило, по-моему, так как он обрушился на меня, говоря, что всех против него настраиваю я, что Орцхо он всегда уважал и уважает в одинаковой мере и т. д. Сейчас он много работает. Не знаю, во что это выльется, но финансовые результаты мне пока ещё не видны.

Мама здорова, передаёт своему дорогому и многоуважаемому маьрвош (деверю – прим. автора) большой привет. Большой привет и наилучшие пожелания Вам от Джемалдина и Султана.

На днях мы шли вместе с Азой Вашей по проспекту и встретили семью (детей) Гойговых. Зарема приехала по вызову в связи с тяжёлым заболеванием матери Тамары, которая почти в бессознательном положении лежит в больнице. Зарема спрашивала у нас о Вас и Вашем здоровье и просила Вам написать большой сердечный привет от неё, чего я и спешу сделать, т. к. думаю, что моему дядюшке будет небезынтересно внимание такой симпатичной особы.

Сейчас в больнице лежит Ахмет Пшемахович. Очень сложно его одинокое пребывание здесь, а я, как вам известно, никуда не успеваю. Ну, пока, будьте здоровы и счастливы… Поправляйтесь, ни о чём не думайте. Целую Вас крепко. Ваша Рая.

Р. S. Была в газете “Грозненский рабочий” Ваша статья. Мне она очень понравилась. Хотела Вам её послать, но воздержалась, так как думаю, что послали её Вам из дому».

От этого письма исходило тепло, любовь племянниц, Орцхо это вдохновляло. Поездка в Крым помогла Орцхо значительно поддержать и поправить здоровье, и он значительно окреп и приступил к работе. Директор НИИ Саламов не счёл нужным разрешить Орцхо писать в 1959 году диссертационную работу, Орцхо чувствовал враждебное отношение с его стороны, но делать было нечего. «И это пройдёт», – успокаивал он себя любимым изречением. В ноябре 1959 года Орцхо наметил поездку в Москву для изучения некоторых архивных материалов по ингушской литературе. Орцхо надеется встретиться с женой Алибека, Ниной Петровной Тахо-Годи, и Уздиат Башировной Далгат.

«Мне хочется встретиться с Вами по затронутым вопросам, если Вы разрешите».

Переписка на несколько месяцев опять прервалась. Уздиат Башировна «закрутилась со своими делами», нужно было делать ремонт в квартире, обновляться, «да ещё целый месяц болела». По несколько раз перечитывала она письма, присланные Орцхо. Она чувствовала в них отцовское тепло. И, зная, что Орцхо был знаком с её отцом, чувствовала себя вдвойне обязанной оказывать содействие Орцхо.

«Сейчас много говорят о критике, но о нас ещё никто не знает. Хоть и неловко просить, Вы ведь очень заняты, но как было бы хорошо услышать Вашу дружескую критику о моих статьях во II томе “Известий”. Орцхо ставит интересный вопрос о взаимодействии и взаимовлиянии литератур родственных народов, но, “к сожалению, наш институт не считает нужным заниматься такими проблемами. Нам достаточно кое-как “состряпать” очерки, монографии”».

Но по непонятным причинам переписка прервалась на некоторое время.

«Здравствуйте, глубокоуважаемая Уздиат Башировна! Наконец мне снова удалось восстановить утерянную с Вами письменную связь! Я очень этому рад. Мне казалось, что произошло какое-то недоразумение или, может быть, я совершил в отношении Вас какую-то неловкость в письмах и Вы обиделись на меня. Я так высоко ценил знакомство с Вами, а Ваши тёплые письма, такие умные, деловые, меня всегда трогали – и вдруг такой нелепый, непонятный разрыв. Но я не терял надежды разыскать Вас, и мои поиски увенчались успехом – от Вас получено письмо, и я спокоен. Вместе с этим письмом посылаю Вам том I “Известий” по языкознанию. Думаю, что в ней Вы также найдёте интересные работы, например, о некоторых местах в “Слове о полку Игореве” Д. Д. Мальсагова и др.».

От Уздиат Башировны Орцхо узнаёт, что в Москве находятся племянники Тахо-Годи. Орцхо хочет поддерживать с ними связь.

Уздиат Башировна начала писать рецензию на литературно-фольклорные работы, помещённые в «Известиях», которые ей послал Орцхо.

«Обещанные Вам доклады по совещанию о взаимосвязи и взаимодействии национальных литератур я, к сожалению, достать не сумела. Скоро, должно быть, выйдет книжка, которую я Вам раздобуду. В нашем институте /Институт мировой литературы им. А. М. Горького – прим. автора/ задумали создание истории многонациональной советской литературы.

На учёном совете было много споров: о принципах – давать ли монографические главы по наиболее крупным писателям или показать процесс литературного развития, писать ли в четырёх томах или в одном-двух объёмом до 50 листов и т. д.

Я считаю, что лучше показать процесс развития национальных советских литератур, а не давать отдельные портреты, тогда многие младописьменные литературы найдут своё место в этой “истории”. Если же писать монографические главы, то многие явления национальных литератур будут скрыты. В Москве недавно проходила дагестанская декада. К декаде издали и мои две книги: “Лев Толстой и Дагестан” и двухтомный сборник “Дагестан в русской литературе”, написанный в соавторстве с моим супругом. Эти книги я, к сожалению, не могу прислать Вам, т. к. пока не имела сама. Сейчас прилагаю усилия, чтобы в Дагестане отмечали девяностолетие со дня рождения отца моего Башира. Написала письмо Халиду Дудаевичу и уже получила устные советы от него. Вот пока и все новости. Желаю Вам всего наилучшего, главное – здоровья».

Орцхо высоко ценил знакомство с Уздиат Башировной. Её тёплые, умные, деловые письма были навеяны воспоминаниями о детстве.

Орцхо был горд тем, что у Башира Далгат такая умница дочь. Орцхо сопротивлялся как мог, но жизненные невзгоды наложили отпечаток и подвели Орцхо к финишной черте. Как писала в письме к Орцхо Надюша Гулуева, «пора уйти с работы, выражаясь по-хрущёвски, идти с ярмарки домой». Несколько раз Орцхо побывал в санаториях для подкрепления своего здоровья. Но и там он не может спокойно сидеть, не думая о работе. Его интересуют дела в институте, в издательстве.

«Дорогой Пунтик! Твоё последнее письмо несколько успокоило меня, но ты не ответил на некоторые вопросы: как обстоит дело с изданием на ингушском языке учебника по литературе, сдал ли его Дошлако в издательство, кто будет редактором его и как обстоит дело с гонораром?

Зачем нужны Дошлако статьи на русском языке? Если их не перепечатать, никто ничего не поймёт, а главное, они лежат в сейфе, и без меня их нельзя достать.

Я должен Тамаре за печатание ингушского текста по 2 рубля за страницу, и ты должен ей уплатить, сколько следует.

Я закончил в основном тяжёлую работу по переводу Аушева «Серго в горах». Приехал ли Газдиев? Надо будет оформить это дело договором… Почему Мара не пишет? Как здоровье Совдат?.. Может быть, на меня Вы чем-то недовольны, но и я не имею оснований быть вами очарован. Здоровье хорошее, приступаю к статье о творчестве Базоркина. Твой папа».

15 февраля 1961 года Орцхо был доставлен в 1-ю горбольницу с переломом шейки бедра правой кости и пробыл там до 25 апреля.

Ещё 2 месяца боролся Орцхо с болезнью, а 6 июня болезнь победила его. На то воля Всевышнего!

9 июня 1961 года Орцхо не стало. Через три года Ахмет Орцхоевич, продолжая завет отца, становится аспирантом Дагестанского научно-исследовательского института, а затем переводится в ИМЛИ им. А. М. Горького. Научным руководителем Ахмета становится Уздиат Башировна Далгат. Вот так судьба сводит людей разного поколения и в разное время. В этой жизни ничего случайного нет, всё по воле Всевышнего!

l декабря 1958 года Верховным Судом СССР была выдана справка: «Постановлением Пленума Верховного Суда СССР от 29 сентября 1958 года приговор Кокчетавского областного суда от 2 августа 1950 года, определение Верховного Суда Казахской ССР от 9 декабря 1953 года и Постановление Президиума Верховного Суда Казахской ССР от 15 июля 1955 года в отношении Мальсагова Орцхо Артагановича отменены и дело о нём производством прекращено за отсутствием в его действиях состава преступления. По настоящему делу Мальсагов О. А. был арестован 27 мая 1950 года. Подпись Секретаря Верховного Суда СССР И. Гришанина. Секретарь института Бузуртанова».

15 апреля 1959 года был отправлен запрос в архивную службу Правления Союза писателей о восстановлении Орцхо Мальсагова в члены Союза писателей СССР, на что Орцхо получил ответ от 15 апреля 1959 года: «Сообщаем, что, по данным архива Правления Союза писателей СССР, Президиум Правления СП СССР в 1935 году отклонил ходатайство Правления СП ЧИАССР о принятии Вас в члены СП СССР.

На основании Устава СП СССР, принятого 1-м съездом СП и утверждённого СНК СССР, принятие в члены СП решается в каждом отдельном случае – на основании ходатайства местного отделения Союза – Правлением СП СССР. Вы не являетесь членом СП, поэтому Правление СП РСФСР не имеет права восстановить Вас в СП /но сам-то Орцхо помнит, как его принимали в Союз писателей – прим. автора/. Вы можете подать заявление о принятии вас в члены СП на общих основаниях. Секретарь Правления СП РСФСР по оргвопросам В. Шишов».

Орцхо через родственников, друзей пытается восстановиться в члены Союза Писателей.

«Относительно Вашего восстановления в правах члена Союза ничего не предпринял. Вчера вечером у меня был Олег Зверев, я просил его, чтобы он узнал про это дело и протолкнул его возможно быстрее. Думаю, что вопрос может решиться положительно. Сегодня-завтра я буду в Союзе и сообщу Вам более ясные подробности».

Восстановиться в члены Союза писателей Орцхо не удалось, да и принять его не приняли заново. Отношения с директором НИИ Саламовым были натянутые. Но Орцхо сломить было очень трудно, слишком большая сопротивляемость. Помните, как тот репей в «Хаджи-Мурате» у Льва Толстого? Орцхо так же не сгибается, в то же время он один как перст. Ему присущи чувство такта, дальновидность, однако боль за непрочность всего, что сегодня называют истиной, а завтра топчут в грязь в угоду сильному, потрясали всё существо художника.

Новелла «Как умирал Орцхо», написанная Ахметом Пшемоховичем Мальсаговым, как нельзя лучше раскрыла черты характера Орцхо. Основное содержание новеллы: старая тёща пришла проведать тяжелобольного зятя, которого она никогда не видела и не общалась. Этого требует ингушский этикет. Орцхо нашёл в себе силы встретить тёщу стоя, при помощи двух родственников. Через несколько часов он скончался. Его мужество вызывает не столько удивления, сколько восхищения! Так он жил и продолжал жить до последнего вздоха.

22 декабря 1989 г. за № 1166 пришёл ответ на запрос Ахмета: «Ахмет Орцхоевич, военный билет отца вам будет вручён сотрудниками КГБ ЧИАССР, профсоюзный билет был вручён Мальсагову О. А. 28 мая 1956 года, в период его жительства в городе Фрунзе, о чём в деле имеется расписка. Других документов в описи не значится, и в деле их нет, какова их судьба, нам неизвестно. За подписью начальника подразделения УКГБ С. С. Ибраева».

Военный билет и партизанскую книжку нашей семье не вернули и по сей день. 10 сентября 1990 года Ахмет Мальсагов отправил заявление в прокуратуру Казахской ССР: «27 мая 1950 года органами КГБ г. Кокчетава был арестован мой отец Мальсагов Орцхо Артаганович, 1898 года рождения. Решением областного суда Кокчетавской области Казахской ССР от 25 августа 1950 года мой отец был осуждён по ст. 58 пп. 10-11 и Верховным Судом Казахской ССР от 18 июля 1955 года досрочно освобождён со снятием судимости и поражения прав. Но это решение не является полной реабилитацией. Поэтому убедительно прошу Вас восстановить нарушенную в период бериевщины законную справедливость и полностью реабилитировать моего отца – Мальсагова Орцхо Артагановича».

14 марта 1991 года было отправлено повторное заявление.

В 1959 г. Орцхо издаёт 2 монографии о творчестве И. М. Базоркина и А. А. Ведзижева.

В последние годы жизни особенно часто Орцхо Мальсагов возвращается к военной тематике. Несмотря на то что за это время родилось и вошло в силу целое поколение и всё меньше и меньше оставалось участников Гражданской войны, память сердца не тускнела.

Каждый прочитавший очерки Орцхо Мальсагова о противостоянии ингушского народа Деникину, вбирает в себя эти героические дни как высшую нравственную меру своей собственной жизни, как тот «отсчёт», каким необходимо выверять смысл и цену всех последующих шагов и поступков, которые совершаем мы все – всем народом, всей страной.

Продолжая военную тематику, начатую ещё в 1928 году, Орцхо публикует очерк «Серго Орджоникидзе нохчий, г1алг1ай хьамсара ва» (1959 г.), «Турпала т1ом» (1959 г.), «40 шу хьалха» (1959 г.), опубликованные на родном языке.

С чем это связано, что на него так подействовало?

Это связано с годами ссылки (1950–1955), где произошла встреча двух кавказских людей, которая превратилась в крепкую дружбу. Это встреча Орцхо Мальсагова с Константином Чхеидзе, бывшим кадетом, военным. К прошлому Орцхо Артаганович относился с максимальной осторожностью, честно и деликатно. Это сказалось и на его творчестве.

9 июня 1961 года его не стало.

В 1964 году Уздиат Башировна передала Ахмету Орцхоевичу письма отца, Орцхо, которые были адресованы ей.

«Ахмет, когда будете в Москве, я передам Вам письма Вашего папы».

В архиве Ахмета Мальсагова имеются и письма Дошлуко Мальсагова к Уздиат Башировне Далгат, в которых он каждый раз обращается со словами «глубокоуважаемая» или «глубокоуважаемая и дорогая Уздиат Башировна!»

Дошлуко считает, что для каждого культурного чеченца и ингуша Уздиат Башировна является близким и дорогим другом.

Эти письма до сегодняшнего дня не были опубликованы, поэтому привожу их полностью: «Глубокоуважаемая Уздиат Башировна! Прошу простить за задержку ответа на Ваше письмо и поздравление. Причина – мой выезд в Назрань, а потом – в Махачкалу. В Дагестан я ездил на защиту тов. Хайбуллаева. Работа Хайбуллаева мне очень понравилась, ну а люди и сама обстановка там прекрасные, живительные. Как Ваше здоровье? Над чем сейчас работаете?

Моя работа над “Словом” затянулась, но ничего – скоро закончу шлифовку её. Вы просили у меня прислать нарт-орстхойские материалы. То, что у меня было до переселения, погибло, а то немногое, что я собрал, передал Ахмету. Есть у меня предания, но я не знаю, какие из них Вас интересуют. Я ещё не прочитал Вашу статью, о которой Вы писали. Дело в том, что городская библиотека закрыта, она переезжает в новое помещение, журналы в вузовской библиотеке НИИ – те отсутствуют – на руках. Но я скоро получу нужный номер и тогда не прочитаю, а изучу Вашу статью. Не сомневаюсь в высоком качестве работы, которую Вы сдали в печать.

Я, конечно, подробно напишу Вам обо всём, что извлеку из этого чтения. Очень прошу не обижаться на меня, хотя я несколько виноват перед Вами. За поздравление и тёплые пожелания примите чистосердечную благодарность. Не думаете ли приезжать в Грозный?

Моя семья и я были бы рады видеть Вас у себя. У меня, как у горца, обширная квартира не только для своей семьи, но и для всех гостей.

Нужно ли говорить, что дочь Башира не только для меня, но и для каждого культурного чеченца и ингуша – близкий, дорогой друг. Примите сердечный привет. Д. Мальсагов. Грозный, ул. Кирова, д. 39а, трамвай 5. 10 декабря 1965 г.»

Один раз Дошлуко обращается к ней как к Уздиат Башировне, а во второй раз Уздиат Башировна: «Глубокоуважаемая и дорогая Уздиат Башировна! Как всегда, я виноват перед Вами: задержал ответ на Ваше письмо и не поблагодарил Вас за поздравление и добрые пожелания. Меня очень трогает Ваше внимание, и благодарю Вас за это, от души благодарю. Как Ваше здоровье?

Видимо, под Вашим нажимом Ин-т прислал мне письма, подписанные Чентиевой, в котором просит меня дать им нарт-орстхойские материалы и одновременно сообщил о том, что они “издаются в Москве”.

Письмо холодное по тону и не весьма приличное по форме. Я думаю, не следует беспокоить Ин-т напоминанием обо мне. Поверьте, я сделаю всё, что в моих силах, для того, чтобы в НИИ стало лучше. Я с увлечением, не свойственным моему возрасту, занимаюсь “Словом о полку Игореве”. Как только потеплеет, выеду в районы и надеюсь собрать там материал и для Вашего сборника нарт-орстхойских сказаний, эпических и героических сказаний.

Мне жаль, что не ответил на Ваше письмо, потому что был в отъезде, в Назрановском районе. Всегда признательный, Д. Мальсагов от 17 января 1966 г.».

Через жизнь и душу Орцхо пролегли все противоречия и разломы, потрясающие человеческое общество.

Боль сердца Орцхо – это реакция на боль других, на боль всех людей. Нравственный кодекс Орцхо освящён любовью к человеку. Его душевные муки и тревоги, проникнутые заботой о человеке и человечестве, его постоянный, до последнего вздоха, поиск истины – это и есть ответ на вопрос о сущности Орцхо как человека и о смысле его жизни.

Поэзия земли не знает смерти.

Орцхо оставил после себя такой след, что даже после смерти одно его имя приносит людям боль, и эта боль навечно.

Хочется закончить словами Марьям Льяновой:

«За путь своей жизни, недолгий и трудный,

Как много благого успел он свершить!

И каждой страницей трудов его мудрых

Сейчас и всегда мы должны дорожить».

Оставьте комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *