Марат Валеев 

Родился в Свердловской области РФ. Окончил факультет журналистики КазГУ имени Аль-Фараби (Алма-Ата). Живёт в г. Красноярске.

Работал в газетах Павлодарской области. В 1989 году был приглашён в газету «Советская Эвенкия» (ныне «Эвенкийская жизнь») в Красноярском крае, в которой прошёл путь от рядового корреспондента до главного редактора. На его счету публикации более чем в сотне журналов и газет России, ближнего и дальнего зарубежья. 

Марат Хасанович – автор и участник более 30 сборников юмористических рассказов, художественной прозы и публицистики. Лауреат и дипломант многих литературных конкурсов. Член Союза российских писателей. 

ПРО ГЕРАСИМА, МУМУ И ПЕРСИДСКУЮ КНЯЖНУ

…Да заснёшь ты, наконец? А, сказку хочешь?.. Да я уж тебе все их пересказал! Ладно, сам попробую сочинить. Ну вот, значит, берёт Герасим персидскую княжну и бросает её за борт. А та и вынырнула обратно, с Мумóй в руках, утопленной Герасимом давеча. А в зубах у Мумы – Золотая рыбка.

Вытянул их в лодку Герасим, сидит крестится. 

На ту беду мимо Емеля проезжал на своей печи.

– Эй! – кричит. – Герасим! Ты чего там словил?

А к Герасиму от великого изумления ненадолго вернулся дар речи.

– Что поймал, то поймал, – отвечает он Емеле. – Ехай дальше, сам разберусь.

– А то смотри, – почесал Емеля под мышкой. – У меня печка как раз раскочегарена. Могли б ушицы сварганить. Да и бабе твоей не мешает просохнуть.

– Сам ты баба! – оскорбилась дива персидских кровей. – Я, если хочешь знать, княжна!

– Это правда? – спросил Емеля Герасима.

– Ну… – промычал Герасим, успокоившийся и оттого вернувшийся к прежнему своему состоянию.

– Что-то непохожа, – усомнился Емеля.

– Это у меня просто всю косметику смыло, – пожаловалась княжна. – Видел бы ты меня раньше!

– А как ты оказалась у Герасима? – пытает её дальше Емеля. – Это же вроде совсем из другой оперы.

– Да, понимаешь, Разин-то, Степан – он мимо усадьбы барыни проезжал со своими казаками. С похмелья был, так на самогон меня у Герасима и променял, пьянь эдакая! – пожаловалась персиянка. – Барыня же, как увидела меня, приревновала к Герасиму и велела утопить. А этот немой – под козырёк, ему же не привыкать! Камень мне на шею, и в воду. Изверг!

– Н-ну, н-ну! – смущённо выдавил из себя Герасим, поглаживая Муму по мокрой дрожащей спинке.

– А как же ты выплыла, с камнем-то на шее? – удивляется Емеля. – И почему собачонка эта живая? По книжке-то этого, как его… Тургенева, этот немтырь к ней ведь тоже камень привязал.

– А я не сама! Это Золотая рыбка! Запуталась в моих юбках и взмолилась, чтобы я её отпустила, – весело проворковала княжна. – Уже два моих желания выполнила. Я на дне реки вот эту собачку нашла и попросила рыбку её оживить, а меня – научить наконец плавать.

– Так это получается, что у тебя теперь всего одно желание осталось? – спрашивает Емеля.

– Точно так! – наконец вмешалась Золотая рыбка. – И давай-ка, красавица, загадывай его поскорее да выпускай меня, а то я задыхаться начинаю.

– Да брось ты её, – сказал Емеля. (Он уже влюбился в княжну.) – И перебирайся ко мне на печь. У меня тут хорошо! Тепло, пироги вон доходят. Слышь, Герасим, у тебя совесть ещё осталась?

– Н-ну, – растроганно промычал Герасим, сморкаясь и утирая слёзы.

– Тогда греби к берегу.

Герасим взялся за весла. 

Княжна в это время что-то прошептала Золотой рыбке и отпустила её в воду.

– Вот, красавица, грейся давай да ешь пирожок. Он вкусный, с капустой, – ласково сказал Емеля, уступая княжне лучшее место на своей печи. – И ты, Мума, устраивайся поудобнее. Нечего тебе больше у Герасима делать. Он ведь неадекватный, от него всего ожидать можно. А с тобой, княжна, мы поедем куда только велишь. Теперь я буду исполнять все твои желания, уж очень шибко ты мне глянулась. Кстати, что это ты там нашептала Золотой рыбке?

– Так, пустячок один, – ответила с набитым ртом счастливая персидская княжна. – Чтобы Стёпке Разину, этому изменщику и душегубу, не сносить головы.

…Ну вот, заснул наконец мой внучок. Пойду-ка я, запишу эту сказочку да другую сочиню для следующего раза. Глядишь, так и стану писателем на старости лет!

АМИКАН-БАТЮШКА

Знатный тунгусский промысловик Агриппин Култыгир с утра выпил чаю, надел меховую парку[1], взял ружьё, встал на лыжи и побежал в тайгу.

Ещё с лета он заприметил баскую[2] берложину под раскидистой лиственницей у говорливого ручья Суриннакан. Здесь жил одинокий старый медведь Амиканбатюшка[3]. Раньше он разгуливал себе по тайге, промышляя крупной сохатой и мелкой рогатой дичью. Но заболел пародонтозом[4] и растерял по тайге все свои зубы.

И с тех пор стал озоровать. То лабаз[5] у кого разлабазит, то подкараулит бабу какую под кустом и того… ягоды иль грибы отнимет. Кушать-то хочется! 

А однажды Амикан обидел и самого Агриппина Култыгира. Тот шёл вечерком после получки из леспромхозовской лавки, нёс домой жене бисер для вышивания, внучатам пряников, себе минеральной воды и так, кое-что из макарон.

Эта старая сволочь Амикан вышел из-за угла, громко сказал Агриппину в ухо: «У-у-х!», чем очень удивил, забрал из его ослабших рук пакеты с покупками, да и был таков.

«Ну, Амикан-батюшка, погоди – зима придёт, я тебя тоже удивлю, однако!» – поклялся себе тогда Агриппин Култыгир, пересчитал остатки получки и снова пошёл в магазин, на этот раз за водкой. Потому как имел право.

И вот он, громко шурша лыжами и стуча прикладом ружья о закоптелый чайник, размашисто и уверенно скользит по снежному покрову к запримеченной ещё с лета берлоге, злорадно мечтая, как снимет шкуру с этого старого разбойника.

А снега навалило нонче – страсть! Обе лайки Агриппина устали карабкаться за ним по сугробам, плюнули да ушли домой. Остался наш промысловик один, закружал, заплутал, да и вдруг резко куда-то провалился.

Очнулся Култыгир оттого, что кто-то, радостно сопя, разделывает его. Волосы дыбом встали у промысловика: всё, думает, кирдык[6] ему пришёл. А это Амикан, который и так плохо спал из-за холода в своей худой, давно не ремонтированной берлоге, проснулся, когда заплутавший охотник свалился ему на голову.

Пощупал удивлённый косолапый тепло одетого, но слегка подмоченного с испугу промысловика, довольно заурчал и тут же приступил к делу. Содрал с незваного гостя парку, стащил с него шапку да бокари[7]. Ободрал, короче, как липку, поставил на порог берлоги да как даст ему пенделя![8]

Оставшийся в одних тёплых подштанниках китайской системы «Дружба» и самовязаных носках, промысловик Култыгир и опомниться не успел, как, прочертив в воздухе большую дугу, приземлился далеко от берлоги и задал такого стрекача, что уже через пять минут сидел у себя в чуме[9], пил чай и вдохновенно травил чумочадцам очередную охотничью байку.

А Амикан-батюшка… А что Амикан-батюшка? Он нацепил бокари на задние лапы (передние, как вы знаете, нужны ему для сосания), завернулся в парку, натянул на лысеющую голову шапку-ушанку, согрелся… и снова захрапел. 

И снилось Амикану, что у него заново отросли зубы и на него заинтересованно поглядывает моложавая и недавно овдовевшая медведица Сынгоик из соседней берлоги, на той стороне говорливого ручья Суриннакан. «Посватаюсь по весне, однако!» – счастливый, думал Амикан.

«Нет, больше я на охоту не пойду, ну её! – ворочался без сна в своём чуме на старой оленьей шкуре некогда знатный, но теперь обмишулившийся промысловик Агриппин Култыгир. – А пойду-ка я лучше на пенсию. Вот, однако!»

На том оба и порешили…


[1] Парка – длинная тёплая куртка с капюшоном.

[2] Баскáя (сев. рус.) – ладная, красивая.

[3] Амикан (эвенк.) – медведь.

[4] Пародонтоз – заболевание дёсен.

[5] Лабаз – амбар на столбиках для хранения провизии.

[6] Кирдык – конец.

[7] Бокари – высокие меховые сапоги.

[8] Пендель – пинок.

[9] Чум – таёжный дом в виде шалаша, крытый оленьими шкурами.