Литературным творчеством увлёкся, выйдя на пенсию. Опубликовал пять стихотворных сборников и 22 книги прозы: «Потерянное детство», «Встреча через полвека», «На заполярной широте», «Под северным небом», «В Туруханской тайге», «В угодьях хантов», «Чёрная пурга», «Наши студенты в Америке», «Семья фронтовика» и другие.
Награждён орденами Святой Анны, «Нестор-летописец», «Александр Невский», «М. В. Ломоносов» и медалями.
Альберт Сергеевич состоит в Союзе писателей России, член-корреспондент Петровской академии наук и искусств.
Встреча с эвенками
Глава из книги «На заполярной широте»
Наступил ноябрь с небольшими морозами, днём всего до тридцати градусов. Солнце ненадолго выглядывает из-за горизонта, улыбнётся своим жёлто-красным ликом, предвещающим мороз, и закатится за дальний лес.
Для многих этот месяц – предвестник приближения полярной ночи, для рыбаков – долгожданный период ловли сига, который в это время проходит по Енисею на икромёт в малые реки. Этой рыбе, чтобы отметать икру, нужна холодная, чистая, проточная вода.
Николай Грохотов, рамщик второго лесопильного завода, давно написал заявление на отпуск, собрал снасти, вещи и ждал срока выезда. Начальник завода, скрепя сердце, подписал ему заявление. Николай – лучший рамщик не только завода, но и всего комбината. Без него руководитель боялся сорвать выполнение годового плана. От мастерства и опыта рамщика зависят качество и объём напиленного пиломатериала, заработок всего коллектива завода.
До работы на Игарском лесокомбинате мне приходилось бывать в лесопильных цехах. Я думал, что нет никакой сложности двигать бревно в пилораму с одной стороны и получать доски с обратной. Ан нет. Оказывается, у каждого бревна при сушке появляется трещина, она хорошо видна в торце и называется метиком. Рамщик должен направить бревно в раму так, чтобы метик был параллельно пилам, иначе в каждой доске будет трещина и их забракуют. Вот такая специальность была у Николая.
Выехали мы на рыбалку поздно: с проблесками утренней зари. Ехать по Енисею без дороги в темноте опасно – можно угодить в майну, выдолбленную рыбаками и занесённую снегом, или укатить не в ту сторону. Лёд на Енисее давно окреп, наш уазик легко катился по неглубокому снегу, иногда подпрыгивая на небольших торосах. Путь лежит вниз по реке к заброшенной деревне Носовой. Николай в ней родился, прекрасно знал окрестности и места лова рыбы. Мы планировали за светлое время суток поставить сети, оставить Николая с его другом Сергеем Ивакиным проводить свои отпуска в Носовой, а ночью с Володей Архиповым вернуться домой по своему следу.
Подъезжая к Носовой, мы увидели картину, достойную кисти художника. Высокий мыс выдвигался далеко в Енисей, на его белоснежных склонах, на фоне хвойного леса, стояло десятка два бревенчатых домов, покинутых жителями.
– Вот это моя родина, – с грустью произнёс Николай. – Машину оставим на льду, я схожу в дом затопить печь, и примемся за дело.
Он надел лыжи и по занесённой снегом тропе, одному ему известной, стал подниматься по косогору. Мы последовали за ним. Моё внимание – как строителя – привлекли дома. Они были добротно срублены, стояли в сохранности, с окнами и дверями, на почтительном расстоянии друг от друга. Тесовые кровли поросли мхом. Дом Николая не был заперт на замок, он снял щеколду и вошёл в просторные сени. Я остался на улице и рассматривал старинное северное поселение.
При подлёдном лове рыбы требуется много усилий и сноровки, чтобы поставить сеть. Мы прорубили пешней майну – большую прорубь, в которую будет заводиться сеть. Сергей отсчитал от майны пять шагов и буром проделал лунку. Затем передал бур нам с Володей со словами:
– Бурите лунки по прямой линии через пять шагов.
Николай привязал к шестиметровой белой рейке шнур, запустил рейку под лёд и палкой с рогулькой на конце направил к пробурённой лунке. Сергей поймал её крючком и прижал ко льду, чтобы не унесло течение. К нему подошёл Николай и рогулькой протолкнул рейку к следующей лунке. Так, продвигая рейку от лунки к лунке, протянули подо льдом шнур, к которому привязали связку из пяти сетей, затянули их под лёд и якорями на концах связки опустили на дно. Местные жители связку из пяти сетей называют паромом.
Николай по традиции своих предков перекрестил майну и произнёс:
– Ловись, рыбка, маленькая и большая, не дохлая, а живая.
Местные жители уснувшую в сети рыбу не берут в пищу. Зимой сети проверяют каждые два-три дня, а летом ежедневно.
Когда мы пришли в дом, печь прогорала. Николай подкинул дров, они весело затрещали, приветствуя нас теплом.
Дом состоял из двух половин, разделённых русской печью. В первой стоял стол, шкаф, висели полки, вдоль стен – тяжёлые лавки из толстых плах. В углу бачок для воды и два ведра. На полу, около дверей, лежал потёртый коврик. Во второй половине, кроме металлических кроватей с пружинными сетками, ничего не было. «Вот в такой бедноте прожили родители Николая всю жизнь», – подумал я.
Пока я рассматривал обстановку и размышлял, Николай сходил к реке, принёс два ведра воды, поставил кипятить чай и воду в кастрюле. Когда вода закипела, насыпал в неё вермишель, открыл две банки тушёнки и выложил в кастрюлю. Затем поджарил на сковородке лук, заправил им лапшу, и ужин был готов.
После тяжёлой работы на морозе еда казалась необыкновенно вкусной, мы все быстро работали ложками. Сергей, накладывая в свою миску очередную порцию добавки, произнёс:
– Завтра будет уха из осетра.
– Ты его сначала поймай, – одёрнул его Володя.
– Сам попадёт, – уверенно сказал Николай.
Я внимательно наблюдал за Сергеем. Он неумело держал ложку большими, крепкими пальцами и не спеша отправлял в рот лапшу – порцию за порцией. На его руках были видны следы трудно смываемого мазута. О нём мне было известно только то, что он работал бульдозеристом. Высокого роста, широкоплечий, Сергей был олицетворением силы и мужества. «Вот таким крепким человеком должен быть северянин», – подумал я.
– Почему в Носовой нет жителей? – спросил Володя Николая.
– Сегодня трудно прожить охотой и рыбалкой, не каждый год бывает удачным. К тому же нет электричества, детям надо давать образование, люди потянулись к цивилизации. Большинство уехали в Игарку, на предприятиях города надёжные и стабильные заработки. Многие постоянно наведываются в родные места, приезжают на моторках за ягодами, грибами, рыбачить, охотиться.
– Когда ты уехал из Носовой? – продолжал спрашивать Володя.
– Ровно двадцать лет назад, в сорок шестом году. Наша семья оставалась здесь последней. Мать с тремя детьми ожидала возвращения отца с фронта. Она боялась, что в городе он нас не найдёт. Отец вернулся из госпиталя без одной ноги. Мы радовались долгожданной встрече, не отходили от него ни на шаг. Он был хмур и озадачен, его мучили вопросы: «Как охотиться и рыбачить без ноги? Как прокормить семью?» Мать часто, поставив перед нами тарелки с едой, сидя напротив, подпирала голову руками и смотрела на нас печальными, затуманенными глазами. Её мучили те же вопросы, что и отца. Вскоре мы переселились в Игарку.
Провожая нас в обратный путь, Николай напутствовал:
– Держитесь своего следа, машине легче ехать по колее, быстрее доедете. В следующее воскресенье обязательно приезжайте.
Густая темнота опустилась над Енисеем, свет фар освещал небольшое пространство, за которым стояла стеной тёмная завеса. Создавалось впечатление, что машина стремится к этой стене, а она, издеваясь над нами, убегает всё дальше и дальше.
Володя вёл машину, а у меня возникали сомнения: правильно ли мы поставили сети, не запутались ли они, какой в них будет улов?
Фары выхватили из темноты песца, бежавшего по колее. Его белая шерсть сливалась со снегом, прыжки были изящными, пушистый хвост покачивался из стороны в сторону. Володя прибавил скорость и стал приближаться к нему. Белый красавец свернул в сторону и легко помчался по снежному покрову. В азарте гонки Архипов свернул за ним, но скоро прекратил преследование и повернул на свою колею.
– По целине его не догнать, – произнёс Володя без сожаления.
– Зачем ты за ним гнался? Ружья у нас с собой нет.
– Интересно было посмотреть на него.
– Тебе интересно, а он страху натерпелся.
– Пускай не ходит по дорогам, впредь умнее будет.
– Зачем он вышел на лёд так далеко от берега? – спросил я.
– Это знает только он, вот догнали бы, тогда ты и поинтересовался бы у него…
Неделя прошла в ожиданиях поездки в Носовую.
Мы едем по накатанной дороге. За неделю по нашей колее прошло немало машин. Этот участок реки был отведён для любительского лова рыбы. Изредка попадались автомашины, стоящие ближе к берегу. Около них копошились рыбаки, проверяющие сети. Чаще встречались собачьи упряжки с одинокими рыбаками. В Игарке принято в нарты запрягать по две собаки. При коротких переездах они прекрасно могут везти одного человека с грузом. Мне приходилось видеть, как на собаках возят сено и другой груз. Крупного рогатого скота в городе не держат, а вот кроликов многие разводят. Летом ездовых собак на привязи не держат, они предоставлены сами себе. У меня сложилось впечатление, что их не сильно балуют кормом, поскольку часто можно видеть на многочисленных помойках.
К Носовой мы подъехали, когда солнечное колесо катилось по горизонту. Николай и Сергей давно увидели в окно нашу машину и вышли встречать на лёд. Стояла ясная и морозная погода. Температура наружного воздуха – за тридцать градусов холода. При безветрии такой мороз переносился легко. На нас были меховые куртки и брюки, на ногах – унты. У меня мелькнула мысль: «Как в такой холод голыми руками в ледяной воде выбирать рыбу? Можно обморозить руки».
Свои сомнения оставил при себе, делиться ни с кем не стал.
Долбить майны было легко, они не успели глубоко промёрзнуть. Привязав шнур к одному концу сетей, чтобы за него вновь затянуть сети под лёд, мы с Володей начали осторожно выбирать на лёд другой конец. Сеть моментально смерзалась, в ней бились, отливая белым серебром, сиги. Они были теплее наружного воздуха, и руки от них не мёрзли. Из многих вытекала икра, когда их протягивали через ячею.
– Чаще мочите руки в воде, – посоветовал Николай, – не будут мёрзнуть.
И действительно, после наружного холода в воде руки отогревались. Рыбы в сетях было много, мне стало жарко, руки не мёрзли. Стоя перед майной на коленях, мы, как заведённые механизмы, вынимали из сети рыбу и бросали на лёд. Несколько раз приходилось выпутывать кастрюков – неполовозрелых осетров. Ячея сети была не по ним, и они сильно запутали сеть.
Заканчивали проверку сетей при свете фар. Николай острым охотничьим ножом распорол попавших налимов, вырезал печень, а их оттолкнул в сторону ногой со словами:
– Пускай полакомятся песцы, а то грызут лёд с примёрзшей икрой.
Я вспомнил песца, бежавшего перед машиной, за которым гнался Володя. Он, видимо, вышел на лёд полакомиться рыбьей икрой, примёрзшей около лунок.
Сложив рыбу в мешки и погрузив в машину, мы поехали варить уху.
От ухи из осетрины по дому разносился приятный знакомый запах и возбуждал аппетит. У плиты орудовал Николай, он знал все тонкости приготовления этого, казалось бы, простого блюда.
Когда на столе оказалась большая кастрюля наваристой и ароматной ухи, Сергей уже успел мелко нарезать репчатый лук и приготовить строганину из сига. Он потёр руки, на его лице промелькнула улыбка от предчувствия хорошего застолья. Николай налил в кружки спирт и произнёс:
– С полем, друзья, как говорят охотники.
– Пусть такая рыбалка будет всегда! – поддержал его Сергей.
После мороза было уютно и приятно сидеть среди друзей в тёплом помещении. Мы проголодались и без остановки работали ложками, обмениваясь короткими репликами. Постепенно разговор зашёл о богатстве здешних мест. Володя спросил:
– Сколько лет, интересно, Носовой?
– Это одному Богу известно, – ответил Николай. – По преданию, её основали поморы несколько веков тому назад. Они все участки суши, выдвинутые в море, называли носами. Вот и наш мыс назвали носом, постепенно название перешло на деревню. Их привлекало в эти края обилие пушного зверя и торговля с местным населением.
– Значит, ты потомок поморов? – спросил я.
– Возможно, – неуверенно ответил он, – во всяком случае, мой дед и отец родились здесь.
– По твоим словам выходит, что Носовая старше Туруханска?
– Получается, что так. Отец рассказывал про старые времена, когда основным занятием мужского населения был промысел соболя, белки и песца. Добывали пушнины много, у каждого охотника в тайге было своё зимовье, иногда не одно, уходили на промысел надолго, на весь сезон.
– Такая жизнь не каждому понравится: жить полгода без семьи.
– Другой жизни в те времена мужчины не представляли. Периодически выходили из леса, привозили оленину, мылись в бане, общались с семьёй и вновь уходили в тайгу. Весной на пароходах приходили купцы из Красноярска, вели обмен муки, соли, сахара и других продуктов на пушнину. Каждый старался запастись провизией и всем необходимым до будущей весны. Начинался длинный праздник.
Этот разговор навеял на Николая воспоминания, и он неожиданно спросил:
– Знаете, чего бы я сейчас хотел?
– Поведай – узнаем, – сказал Володя.
– Мне хотелось бы оказаться в детстве, здесь, в своём доме.
– А выпить ты ещё не хочешь? – с подначкой спросил Сергей.
– Нет, не хочу! – И Николай продолжал: – До войны детство было радостным, даже счастливым. Мы, ребятня, с нетерпением ждали прихода весны. Вода в Енисее поднималась более чем на десять метров, заливала все низкие места. Прилетали долгожданные гуси и утки, тысячи различных видов куликов, их можно было встретить в любой луже. Каких только пород тут не было! Кулички-турухтаны окрашены во все цвета радуги. Я охотился на них из лука.
Взрослые отправлялись на охоту за гусями. Южнее деревни протекает река Носовая. С подъёмом воды в Енисее её течение устремляется вспять, заливает многочисленные озёра и болота, вместе с водой заходит множество рыбы на икромёт. Охотники на лодках, подгоняемых течением, без усилий доплывали до тундры. Когда вода начинала спадать, они вновь по течению спускались по реке, привозили гусей и разную рыбу. После длительного отсутствия в селе мужчины шли в бани попариться, а для женщин начиналась трудная, но приятная работа. Они теребили гусей, солили и вялили рыбу.
– Вот бы так поохотиться, – мечтательно проговорил Володя.
– Кто вам мешает? Берите весной отпуск и приезжайте, – сказал Сергей. – Только заезжать надо по льду, до ледохода.
– Очень заманчиво, надо подумать.
– Как жилось в войну? – спросил я Николая.
– Мне было четырнадцать лет. В этом возрасте все ребята уже прекрасно плавали на ветках и ставили сети на заливных местах и в озёрах. (Ветками называются маленькие лодки, выдолбленные из ствола дерева.) На Енисей нам выплывать запрещалось. Мы и сами понимали, что против течения нам не выплыть. Женщины и старики объединились в артель и ловили рыбу для фронта. Хлеба практически не было, жили на рыбе и ягодах. Собирать ягоды входило в обязанности детей, матери были заняты в артели. Бруснику и клюкву хранили в бочках, заливая водой.
– Гнус не заедал?
– Не помню, чтобы мы боялись гнуса. Отпугивающих средств не было, девочки повязывались платками, ребята носили куртки с капюшонами. Наверное, был иммунитет от комаров и гнуса.
В жарко натопленном помещении меня разморило и потянуло ко сну. Я оделся и вышел на крыльцо охладиться.
Небо было усыпано звёздами, ярко блестевшими на фоне тёмно-голубого неба, полная луна заливала нежным жёлтым светом белоснежную равнину Енисея. Мороз крепчал, время от времени слышались глухие разрывы от трескающегося льда. Узкая полоска неба на северной стороне, в районе Дудинки, светилась мягким ровным светом.
Внезапно из-за горизонта загорелись и прорвались вверх зеленовато-жёлтые стрелы могучих «прожекторов». Они становились всё ярче и ярче, то разрастались, то судорожно сжимались, вспыхивали и гасли. Наконец вся северная сторона неба захватывалась холодным пожаром. Стало светлее, отчётливее просматривались очертания противоположного берега реки.
Торжественное безмолвие полярной ночи нарушил звон колокольчиков, приближающийся с юга. По Енисею поднималось облако снежной пыли от копыт многих оленей. Табун сопровождали несколько нарт, в которые было запряжено по два оленя. Они неслись словно птицы, едва касаясь копытами снега, их ноги мелькали как спицы в колесе, сливаясь в одну плоскость.
На звон колокольчиков на крыльцо выскочили мои друзья. Заметив людей у дома, ездоки хореями – длинными палками – направили оленей к берегу и остановились против нас. Животные тяжело дышали, из ноздрей струился пар, шерсть серебрилась инеем. С нарт поднялись люди, похожие на копны сена. Они были одеты в сакуи – национальные одежды до пят, которые шились из шкур оленей, с капюшоном и пришитыми рукавицами к рукавам. Мех одежды заиндевел и отливал в лучах луны жёлтым цветом. В такой одежде невозможно было отличить мужчин от женщин. Я насчитал девять нарт. На пяти ехали люди, на четырёх везли походный груз. Несколько десятков запасных оленей остановились возле нарт и не пытались куда-то убежать.
Поздоровавшись с приезжими, мы пригласили их в дом.
У порога они сняли через головы сакуи и бросили их на пол у дверей. В такой одежде удобно ехать на нартах: ветер не продувает, и не страшен любой мороз. Только теперь мы смогли их рассмотреть. Это были две семейные пары. Одной чете было за тридцать, с ними был двенадцатилетний сын. Второй чете было лет двадцать с небольшим.
Долг гостеприимства – первым делом накормить гостей. Мы пригласили их за стол. Сергей принёс мороженого сига и собрался его строгать.
– Не надо строганины, рубанина лучше, – сказал старший эвенк.
Он взял из рук Сергея сига, положил его на порог и обухом топора, держа рыбу за хвост, стал бить по ней. Затем ножом разрезал кожу по спине, развернул и положил на стол. Перед нами лежала измельчённая мороженая рыбная масса, отделившаяся от кожи и костей.
Николай на правах хозяина взял в руки бутылку спирта и спросил:
– Спирт разводить водой надо?
– Однако чистый пить нам надо, – послышался ответ.
– Женщинам тоже не разводить?
– Однако надо развести.
Я спросил шутя, надеясь на отрицательный ответ:
– Ребёнку тоже наливать?
– Однако надо, он уже большой.
– Не разводить? – спросил удивлённый Николай.
– Однако надо развести.
Гости вели себя свободно, независимо, как будто были с нами давно знакомы. Попросили принести ещё рыбы, протягивали кружки для следующей порции спирта.
Я пытался понять, что это: детская наивность или бесцеремонность? Окончательного вывода не сделал.
Одежда мужчин мало чем отличалась от нашей одежды. Скинув сакуи, они оказались в ватных фуфайках и ватных брюках, какие можно купить в любом магазине. Под фуфайками были надеты простенькие хлопчатобумажные пиджаки и рубашки. На ногах торбаза, которые иногда называют броднями. Они шьются из хорошо выделанного камуса, снятого с оленьих ног, доходят до паха, как болотные сапоги, и привязываются к поясу сыромятными ремешками.
Мужчины были ниже среднего роста, худощавые, лица округлые, смуглые, с широкими скулами. Тёмные глаза были глубоко посажены, нос небольшой, широкий.
Одежда женщин имела национальный колорит. Кухлянки из оленьих шкур расшиты бисером, под ними надеты камлейки – матерчатые кофточки. На ногах красовались унты, расшитые бисером и красно-синими матерчатыми треугольниками.
Младшая женщина с азиатским типом лица и слегка раскосыми глазами походила на японку и была очень красивой. Сергей не сводил с неё глаз. Она это чувствовала, но не смущалась и вела себя непринужденно. После первого тоста – за знакомство – на её щеках появился румянец, лицо оживилось.
За столом вёлся разговор о рыбалке, охоте. Гости неплохо говорили на русском языке.
– Из каких краёв путь держите? – спросил Володя.
– Однако ездили в Игарку, сдали пушнину, купили товар и возвращаемся в стойбище.
– Далеко вам ещё ехать?
– Однако два перехода.
Эвенк никогда не скажет, сколько километров. Расстояние у них измеряется переходами, которые очень разные, зависят от времени года, состояния погоды, наличия в пути корма для оленей.
Немного выпив, поев ухи, молодая эвенкийка встала из-за стола со словами:
– Надо ребёнка кормить.
И направилась к дверям. Её соплеменники не прореагировали на это сообщение. Я подумал, что не понял её слов. Мальчик сидел за столом и с удовольствием ел уху. Не может же на сорокаградусном морозе быть ещё ребёнок?..
К моему удивлению, женщина принесла с улицы мешок из оленьей шкуры, развязала его и достала грудного малыша. Затем села на табурет около стены, не стесняясь нас, расстегнула одежду, достала полную, налитую молоком грудь и стала кормить ребёнка.
Сначала мне пришла в голову мысль, что она это делает демонстративно, в отместку Сергею: «На, мол, смотри, какая я, коли пялил на меня глаза».
Малыш чмокал и с наслаждением сосал грудь, на лице матери расплывалась счастливая улыбка. Я вспомнил слова кого-то из классиков, что нет ничего приятнее, чем видеть молодую, красивую мать со здоровым ребёнком на руках. Мы присутствовали при таком случае. Я невольно время от времени бросал взгляд на кормящую женщину.
Мои сомнения разрешились: эвенки скученно живут в одном чуме и не стесняются того, что естественно в быту.
Любопытство заставило меня осмотреть мешок. В нём стояла плетёная корзина с сухим мхом на дне. Для воздухообмена прорезано круглое отверстие размером с трёхкопеечную монету.
Накормив ребёнка, молодая мать положила его в корзину, плотно завязала мешок сыромятным ремешком и понесла на улицу.
– Поставьте мешок к печи! – закричали одновременно Володя и Сергей.
Женщина молча вышла за дверь. Вторая эвенкийка пояснила:
– В тепле оставлять ребёнка нельзя, в дороге может заболеть.
Вот так жители Севера закаляют своих детей с детства. Эвенк в своем сакуе в любой мороз может выспаться в снегу и не простудиться.
– У тебя есть с собой деньги? – спросил меня Володя.
– Рублей тридцать есть. Зачем они тебе?
– Давай купим молодого оленя, привезём домой рыбу и мясо.
– С удовольствием, если продадут.
Мы уже знали имена гостей. Старшего звали Сэпак, младшего Кога. Женщин – Кыта и Лутта. В именах ударение должно падать на первый слог.
– Сэпак, – обратился к нему Володя, – продайте нам молодого оленя.
– Олешка продать можно, – не задумываясь ответил Сэпак.
Ужин давно подошёл к концу, все мужчины оделись и толпой высыпали на улицу. На небе ярко горели звёзды, ночное светило заливало бледным жёлтым светом окружающее снежное пространство. Все олени стояли или лежали около нарт. Николай с Сергеем пошли к табуну помогать выбрать упитанного оленя. Испугавшись незнакомых людей, табун стал разбегаться, все бросились ловить жертву. В результате переполоха и неразберихи оказались заколотыми два молодых оленя. Одного зарезали Сэпак и Кога, второго Николай с Сергеем.
Эвенки не горевали, они были согласны продать двух оленей. В считаные минуты освежевав туши, Сэпак стал пить с ладони тёплую кровь, Кога вырезал у оленя почку, прикусил её зубами и быстрым движением ножа отрезáл возле самых губ. Так, кусок за куском, он съел всю почку. Меня не удивила привычка эвенков к сырой пище. Возник только вопрос: почему Кога предпочёл почку нежной печени?
Когда вернулись в дом, я спросил:
– Сколько надо денег за мясо?
– Шестьдесят рублей, – был ответ.
– У меня только тридцать, придётся взять одного оленя.
– Бери оба, пиши свой адрес, мы заедем.
Гости стали собираться в путь. Мы предложили переночевать в тёплом доме, но они отказались наотрез.
– Почему вы не хотите остаться? – спросил Володя.
– Олени голодные, надо доехать до тундры, там они будут кормиться.
– Как вы будете ночевать при таком холоде?
– Поставим палатку, – прозвучал ответ.
Для эвенков ночевать зимой в палатке было обыденным явлением.
Мы все вышли провожать новых знакомых. После пожатия рук они уселись каждый на свою нарту, взмахнули хореями… Раздался гортанный крик, и олени помчались по просеке, проложенной через прибрежный лес в тундру. В морозном воздухе тревожно звенели колокольчики. На душе остались грусть и печаль за судьбу этих людей.
Под северным небом
Глава из повести
За окном бушевала метель: выла и бесновалась, била зарядами снега по стёклам, стучала сливом и напоминала, что давно наступила полярная ночь.
В лаборатории было тепло и уютно. Я сидел за письменным столом и чертил кривые линии температур грунта на профиле под насыпью железной дороги по записям в полевом журнале.
В летний период экспедиция Игарской научно-исследовательской мерзлотной станции проводила исследования грунтов вдоль насыпи заброшенной железной дороги межу Салехардом и Игаркой. Мне не было необходимости выходить на улицу. Лаборатория располагалась на первом этаже восьмиквартирного дома, а моя квартира – на втором.
Шаги в коридоре отвлекли моё внимание. Дверь с шумом открылась, и в помещение не вошёл, а вкатился, как огромный мяч, Николай Филиппович Григорьев. На нём была меховая куртка, покрытая чёрным непродуваемым брезентом, который назывался чёртовой кожей. В одной руке держал портфель, в другой – цигейковую шапку с опущенными ушами, которой сбивал в коридоре с себя снег. Сделав шаг от дверей, он ударил шапкой по ноге, чтобы отряхнуть её от снега. Унты из собачьего меха заиграли золотым цветом в электрическом свете. Он поставил портфель возле своего стола, снял куртку и, потирая руки, проговорил:
– Хороша погода!
– Что в ней хорошего? – спросил я.
– Чувствуешь, что живёшь не в Сочи.
– Лучше бы мороз, чем метель, – сказал я. – Когда она прекратится?
– Скоро, ничего в жизни вечного не бывает.
Он был оптимистом, никогда не унывал и во всём старался видеть только хорошие стороны.
– Спасибо, вы меня успокоили. Что нового в конторе?
– Анна Николаевна не успела отпечатать мой отчёт. Она перегружена работой.
– Куда вам торопиться? До Нового года далеко, успеете сдать отчёт.
– Не забывай, мой юный друг, что после сдачи отчёта я лечу в отпуск.
– Погода нелётная, придётся вам Новый год отмечать вместе с нами, – подзадорил я его.
– Не злословь, тебя это не красит.
– При чём тут я, на Севере балом правит погода.
– Пока мои дела зависят не от погоды, а от Анны Николаевны. Она обещала до конца дня отпечатать материалы отчёта, придется ещё раз сходить в контору.
Контора находилась в сотне метров от нашего дома. К ней тянулся деревянный тротуар вдоль короба теплотрассы, проложенного по поверхности грунта. Этот короб способствовал наметанию сугроба на тротуаре, и в метель приходилось продвигаться почти по колено в снегу.
Николай Филиппович сел за свой стол, поставил на колени тяжёлый портфель, порывшись в нём, достал несколько листов отпечатанного текста и положил на стол. С портфелем он никогда не расставался – ходил с ним в столовую, даже брал с собой в кинотеатр. Это была его слабость. Какие ценности он в нём хранил, никто не знал.
Мой рабочий стол стоял рядом с его столом. В течение рабочего дня он редко отвлекался от работы, писал научные отчёты и статьи. У него был девиз: «Ни дня без страницы». Ученик академика Обручева, он стал неутомимым исследователем Севера. Из-под его пера вышли научные книги «Тайны якутского шельфа», «Оазисы Антарктиды» и другие. Его работоспособность придавала мне усидчивости, я старался во многом брать с него пример.
С той поры истекло полвека. Вспоминая Григорьева, я думаю, что он – один из многих, кто посвятил всю свою жизнь изучению Севера, стоял у истоков открытия природных богатств шельфа Северного Ледовитого океана. Сегодня там идёт полным ходом добыча газа и нефти, созданные добывающие предприятия оснащены мощной тяжёлой техникой, никто не помнит и не вспоминает первооткрывателей, которые передвигались по бескрайним просторам побережья Северного Ледовитого океана на упряжках собак и оленях.
Очень интересно проходила защита Николаем Филипповичем кандидатской диссертации в Московском университете. Его работа вызвала живой интерес у членов учёного совета, несколько выступающих предложили по результатам диссертации присвоить ему учёную степень доктора наук, минуя кандидатскую степень. Такое предложение могло иметь плачевный результат. При тайном голосовании большинство членов учёного совета могли проголосовать против присуждения ему учёной степени. Среди учёных это называется «бросить чёрный шар» при тайном голосовании.
Положение спас академик Н. А. Цытович (по его учебникам я учил предмет «Основания и фундаменты» в строительном институте). В своём выступлении он дал высокую оценку диссертации Григорьева и предложил:
– Уважаемые члены учёного совета, давайте не будем лишать себя удовольствия через некоторое время вновь заслушать Николая Филипповича при защите докторской диссертации, а сегодня присвоим ему учёную степень кандидата географических наук.
С Николаем Филипповичем мы были многие годы соседями, наши квартиры располагались на одной лестничной площадке дома Мерзлотной станции. Общительный, энергичный, жизнерадостный, он часто бывал у нас. Низкого роста, полный, быстро семеня ногами, он, казалось, не входит, a вплывает в квартиру. За такую манеру передвигаться его прозвали Колобком. У него были жена Татьяна и сын Алексей, которые жили в Москве. Жена преподавала в Московском государственном университете, сын был студентом. Виделись они несколько раз в год, но эти встречи были продолжительными. Каждое лето Татьяна приезжала со студентами на практику в его экспедицию, отпуск проводила в Игарке. Он в свой отпуск уезжал в Москву и несколько раз в год бывал в столице в командировках.
Впервые они встретились в экспедиции. Николай Филиппович был опытным исследователем Севера, Татьяна – студенткой на практике. Прокладывая маршрут по якутской тайге, они не успели до темноты вернуться в лагерь. Ночевать у костра было холодно. По неопытности Татьяна не взяла с собой спальный мешок, ей пришлось залезть в мешок к своему руководителю, чтобы отогреться.
После этой экспедиции они зарегистрировались, и у Татьяны родился сын. Она считалась способной студенткой, её дипломная работа была высоко оценена, ей предложили остаться работать в Московском университете. Вскоре она защитила кандидатскую диссертацию.
После того как Григорьев переехал на жительство в Москву, я навестил Николая Филипповича, будучи в командировке. Его квартира была в доме Академии наук СССР на Ленинградском проспекте, недалеко от универмага «Москва».
После бурного приветствия и рукопожатия я был приглашен в рабочий кабинет, Татьяна начала накрывать стол в кухне-столовой.
Мы сидели в креслах и вели беседу, как давно не видевшиеся друзья. Николая Филипповича интересовали любые мелочи в жизни станции, которые произошли после его отъезда. Я чувствовал себя попавшим в музей. На полу, посредине кабинета, лежала шкура белого медведя, рядом, в правом углу, – огромный бивень мамонта. Это был уголок Арктики.
Соседний угол представлял Антарктику. Больше всего меня удивило прекрасное чучело пингвина. На книжных полках, рядом с книгами, красовались различные минералы, куски выветренных пород с Антарктиды, редкие морские ракушки. Моё внимание привлекла упряжка собак с нартами, вырезанная из бивня моржа. Она словно летела, поднимаясь на возвышенность по заснеженной тундре. Я попросил хозяина рассказать об этом экспонате, надеясь узнать что-то интересное кроме того, что уже знал. Он по своей скромности только сказал, что это память о Чукотке.
Значительно позже Владимир Фёдорович Ермаков, который работал вместе с Григорьевым в Московском институте мерзлотоведения, рассказал мне о периоде его работы на Чукотке.
Война застала Григорьева на берегу Ледовитого океана в эскимосском посёлке Уэлен. Он думал, что про него забыли, и продолжал заниматься изучением побережья Чукотского моря. Неожиданно с местной метеостанции на его имя принесли радиограмму, в которой ему предлагалось прибыть на совещание в бухту Провидения. Радиограмма была подписана неизвестным ему генералом. Николай Филиппович находился на побережье Северного Ледовитого океана, а бухта Провидения – на побережье Тихого океана. Ему требовалось пересечь Чукотский полуостров, чтобы попасть в срок в назначенное место.
Стоял тот период года, когда зима ещё не кончилась, а весна не началась. Хотя солнце уже высоко поднималось над горизонтом, снегопады и метели иногда прятали его от глаз на несколько дней. Чукотское море, покрытое льдом, не предвещало скорой навигации. Снег, утрамбованный ветрами, плотным панцирем покрывал тундру.
Единственным транспортом в это время года были собачьи упряжки. Николай Филиппович решил нанять каюра, чтобы добраться в бухту Провидения. Чукчи часто пересекали полуостров, навещая своих родственников в селении Урилак, расположенном недалеко от селения Провидения на Тихоокеанском побережье.
Таграй, хозяин двух упряжек, к которому обратился Григорьев, посмотрел на солнце и спросил:
– Ты что, не видишь, что солнце жёлтое?
– Какая разница, какое солнце? – удивился Николай Филиппович.
– Плохая примета, ехать нельзя! – сказал Таграй, как отрубил.
Следующий каюр, посмотрев на солнце, проговорил:
– Вокруг солнца светлый круг, пурга будет, надо ждать, затем ехать.
Николай Филиппович решил обхитрить чукчей. К третьему пошёл, когда стемнело, солнце скрылось за горизонтом, на небе появились звёзды. Проходя холодную часть яранги, заметил бочки с припасами, снегоступы, нарты, рыболовные снасти. Откинув полог, вошёл в центральную часть яранги – чоттаган, посредине горел костёр, обложенный камнями.
Вся семья сидела вокруг огня на китовых позвонках и ела мясо морского зверя, от которого исходил специфический, неприятный для европейца запах. Мясо чукчи хранили в ямах, вырытых в мёрзлом грунте. До наступления холодов оно успевало протухнуть.
На противоположной стороне был откинут меховой полог в спальную часть яранги, там горел жирник. Каркас яранги, сделанный из китовых рёбер, покрывали оленьи шкуры. Воздух был пропитан запахом еды и пережжённого тюленьего жира.
Все сидящие у огня повернули головы в сторону вошедшего и с любопытством смотрели на него. У Григорьева от запаха перехватило горло, и он не мог сразу начать разговор.
Чукча средних лет поднялся со своего места, подошёл к посетителю и первым поздоровался. Выслушав просьбу гостя, он спросил:
– Веселящую воду принёс?
Все сидящие у огня замерли в ожидании ответа. Николай Филиппович хорошо знал этих бесхитростных и простодушных людей. Он также понимал: если принести водку, разговор затянется надолго. Чукчам некуда торопиться, а ему надо спешить.
– Нет, не принёс. Дорога дальняя, пить нельзя.
Хозяин яранги надел кухлянку и сказал:
– Пойдём на улицу, посмотрим, что звёзды скажут.
Он посмотрел на небо, усеянное звёздами, и сказал:
– Ехать нельзя, звёзды мигают, не разрешают начинать дальнюю дорогу. Ветер северо-восточный принесёт много снега. Ждать надо.
Николай Филиппович ждать не мог. Ему надо быть в селении Провидения в указанный в радиограмме день. В этот день туда должен прийти из Владивостока пароход с военным начальством. По законам военного времени опоздание на работу на несколько минут грозило крупными неприятностями. Григорьев не был военным, но чувство ответственности и долга заставляли искать выход. «Хорошо бы найти “оленьих” чукчей, – подумал он, – но кто знает, где они сейчас кочуют?..» На оленях можно было бы доехать быстрее, чем на собаках.
В Уэлене жили осёдлые «морские» чукчи. Они занимались рыбалкой и охотой на морского зверя, оленей не держали. На морском побережье в зимнее время года оленям не добыть корм. Их сородичи – «оленьи» чукчи – кочевали вдали от моря, летом пригоняли табуны оленей к побережью. Здесь меньше гнуса, можно пообщаться с сородичами, провести обмен оленьих шкур на жир морских животных.
С тяжёлыми думами вернулся Николай Филиппович домой. Ему помог советом приятель-чукча Апар – его постоянный проводник и каюр.
– Купи собак, поезжай один, может, до пурги успеешь, – сказал он. – Упряжку не продадут, а по одной собаке могут продать, я дам тебе упряжь, нарты и собаку-вожака. Умная собака, дорогу знает, – добавил он.
Григорьеву удалось купить шесть собак, каждый продавал не лучшую из своей упряжки. Апар помог запрячь в нарты семь собак. Собаки не знали друг друга, между ними постоянно завязывалась грызня. Они мерились силой, стараясь выяснить своё положение в упряжке. Апар быстро их успокаивал пинком и бичом.
Николаю Филипповичу приходилось много ездить на нартах, он никогда не обращал внимания на упряжь, полагаясь на каюров. Теперь ему предстояло самому запрягать собак, он, помогая Апару, внимательно следил за всеми его действиями. На шею каждой собаки надевался мягкий кожаный ошейник, который двумя лямками соединялся с ремнём, опоясывающим собаку по спине и груди; к этому ремню пристёгивалась постромка, которая привязывалась к кольцу на нарте.
На прощанье, напутствуя друга, Апар сказал:
– Сильно не торопись – быстрее доедешь, дней десять ехать, береги собак.
Изречение чукчи было сродни нашей поговорке: «Тише едешь – дальше будешь».
Немного подумав, Апар добавил:
– Держи солнце в левый глаз, Полярную звезду сзади, слева. Когда увидишь две гряды гор, держи между ними, долина приведет к морю.
Николай Филиппович полагался на компас, который лежал у него в нагрудном кармане, он давно определил по карте направление своего маршрута. Наставления друга принял к сведению, на всякий случай. До назначенной встречи в Провидении было две недели.
Первые километры для неопытного каюра были самыми трудными: собаки продолжали выяснять отношения, ему надо было показать свою власть над ними. Чукчи очень ловко наказывали бичом провинившуюся собаку, а у него не всегда получалось попасть в виновника потасовки.
Самым задиристым оказался крупный рыжий пёс, бежавший следом за вожаком. Он, видимо, был недоволен своей ролью в упряжке, чувствовал, что он сильнее вожака, и старался его догнать, чтобы померяться силами. Его усилия приводили к тому, что нарты увеличивали скорость, постромка вожака ослабевала. Тот, поняв, в чём дело, увеличивал скорость, поворачивал голову, скалил зубы и рычанием предупреждал Рыжего. Рыжий бросался на собаку, бегущую рядом с ним, та отскакивала в сторону, нарты дёргались, нарушался ритм бега упряжки.
«Как хорошо, что у собак разной длины постромки, – думал Григорьев, – на ходу поцапаться могут только бегущие рядом».
Ему пришлось остановить собак, постепенно тормозя нарты остолом – палкой с железным наконечником. Как только нарты остановились, Вожак повернулся к Рыжему, оскалил пасть и грозно зарычал. Рыжий поджал хвост, признав Вожака старшим. Николай Филиппович сменил местами собак в упряжке, поставив Рыжего перед нартами, чтобы было легко достать бичом. После вынужденной остановки собаки побежали дружнее, Рыжий успокоился.
Удаляясь от посёлка, Григорьев почувствовал, что им овладевают странные чувства. Безмолвная тундра вбирала его вместе с собаками в своё лоно. Он оказался в другом пространстве. Впереди тундра сливалась с небом воедино, и не было видно горизонта. Солнечный диск, окаймлённый ореолом, висел над горизонтом с южной стороны.
Нарты легко скользили по твёрдому, отполированному ветрами снегу. Собаки дружно бежали, не требуя понукания. При спусках с холмов приходилось притормаживать нарты остолом, чтобы резвые собаки не перевернули их.
Величественная и суровая природа окружала Григорьева. Температура наружного воздуха была около двадцати градусов мороза. При безветрии для полярных широт это тёплая погода.
С заходом солнца заполыхало северное сияние. Разноцветные лучи расходились веером по небосводу. Под его сполохами просматривался горизонт.
Первую стоянку для ночлега Николай Филиппович выбрал между двумя сугробами. Лопатой и топором нарубил снежных блоков, уложил их полукруглой стенкой для защиты палатки на случай ветра. Под прикрытием этой стенки установил палатку, занёс в неё спальный мешок и рюкзак, разжёг примус и отправился кормить собак. Собаки лежали на снегу, свернувшись калачиками и прикрыв носы пушистыми хвостами. Увидев в его руках еду, все соскочили в ожидании своей порции.
Накормив собак, залез в палатку и стал готовить ужин. За время его отсутствия воздух в палатке нагрелся. Пришлось снять верхнюю одежду. Из термоса налил немного чая в котелок, положил кусок мороженого отварного мяса и разогрел его. Мясо ел с сухарями, размачивая их в кружке с чаем.
Плотно поев, забрался в спальный мешок и стал обдумывать дальнейшие действия. По его прикидкам за первый день он проехал километров пятьдесят. Если будет ехать с такой скоростью и дальше, то приедет на четыре дня раньше срока. Радовало, что собаки перестали ссориться, признали его. Они поняли, что кто их кормит, тот и хозяин. Теперь у собак одна цель с хозяином – быстрее добраться до жилья.
На третий день подул ветер. Он срывал верхушки сугробов, и снежная твёрдая пыль извивалась змеями по утрамбованному снегу.
Над позёмкой была хорошая видимость, Григорьев продолжал путь. На душе стало тревожно, но у него не было мысли повернуть назад. За долгие годы, прожитые на Севере, он привык не отступать от намеченной цели.
Со временем змеиные струйки слились в единый снежный поток. Казалось, что собаки двигаются без ног над этим потоком снега. Постепенно они полностью погрузились в снежную массу, создавалось впечатление, что собаки плывут в белой реке. Голубое небо стало затягиваться тучами, ветер усилился, видимость стала нулевой.
Николай Филиппович остановил собак, они моментально стали рыть снег, чтобы улечься хоть в небольшие укрытия. С большим трудом поставив палатку, он для надёжности приколол её остолом. Ветер рвал палатку, стараясь унести её вместе с человеком. Забравшись в спальный мешок, Николай Филиппович придавил своим телом наветренную стенку палатки. Крыша палатки хлопала, издавая звуки, похожие на выстрелы.
Три дня пролежал Григорьев в спальном мешке. За это время успел очень многое обдумать. Однажды мелькнула мысль: «Если пурга продлится очень долго, собаки погибнут от голода, мне придётся тащить нарты самому». Он отогнал эту мысль и стал думать о другом, постепенно погружаясь в тяжёлый сон.
Очнулся от оглушительной тишины. Он не сразу понял, наяву это или во сне. С трудом вылез из палатки, она была почти полностью занесена снегом. Вокруг была белая пустыня, но она не казалась враждебной. За многие годы работы на Севере привык, даже по-своему полюбил это белое, безмолвное, необъятное пространство.
Ему потребовалось немало сил, чтобы откопать палатку и нарты. Накормив собак, продолжил путь. Движение постоянно сдерживали намёты снега, нарты застревали в сугробах. Ему приходилось вставать и помогать собакам. В полдень останавливался, давая собакам отдых, ежедневные переходы увеличил по времени. Размышляя, пришёл к выводу, что поступил правильно, выехав до пурги. Если бы он выехал из Уэлена после пурги, ему потребовалось бы три дня, чтобы добраться до места задержки в пути. Он бы опоздал на встречу.
Его сердце радостно забилось, когда впереди увидел горную гряду. У него не было сомнения, что его маршрут приведёт к горам, но теперь он знал, что бóльшая часть пути позади.
Ещё издали увидел распадок между холмами и направил собак к нему. Через два дня с возвышенности увидел море. Привычная белизна вдали прерывалась тёмносиним простором.
Позади остался длинный и тяжёлый путь. Собаки побежали дружнее, почуяв впереди жильё и отдых. Николай Филиппович с облегчением вздохнул и откинулся на спинку нарт. Его тело расслабилось, в нём словно лопнула пружина, которая была сжата во время пути.
В посёлок Провидение приехал накануне назначенной встречи. В бухте на рейде стоял пароход, прибывший из Владивостока, на котором Григорьеву была назначена встреча.
Портовый катер доставил Николая Филипповича к трапу парохода. На палубе вахтенный офицер проверил его документы и проводил в зал, который когда-то служил для просмотра кинофильмов. Здесь были военные и гражданские люди. Григорьев никого не знал, кроме секретаря окружкома партии. Ему хотелось поделиться своими приключениями в пути, но это было неуместно и никого не интересовало.
Совещание начал немолодой генерал. Речь шла об обороне Чукотки в случае нападения Японии, которая сосредоточила крупные армейские подразделения на северных Курильских островах Шумшу и Парамушир. Григорьев чувствовал себя частицей коллектива людей, все помыслы которых направлены на достижение скорейшей победы над фашизмом. Он осознал, что его приключения ничтожны по сравнению с событиями, которые переживает вся страна.
В это время война была в разгаре. Американская помощь Советскому Союзу техникой и продовольствием поставлялась морем в Архангельск. Многие морские суда не доходили до места назначения: их топили немецкие подводные лодки и авиация. Союзниками было принято решение наладить воздушный мост с Аляски в Хабаровск. Требовались запасные промежуточные посадочные площадки для аварийной посадки самолётов. Николай Филиппович был мобилизован. Ему как геологу поручили подобрать место для взлётно-посадочной полосы в районе селения Уэлен и обеспечить при необходимости приём самолётов.
Вернувшись в Уэлен без приключений, он с полной ответственностью окунулся в новую работу: подыскал ровную площадку местности, пригодную для посадки самолётов, с помощью помощников-чукчей обозначил её контуры пустыми металлическими бочками из-под горючего, завозимого для метеостанции. По углам «аэродрома» поставил разрезанные бочки, в которых, в случае необходимости, ночью можно было развести костры.
День Победы Николай Филиппович встретил в Заполярье, на берегу Чукотского моря.
