Родилась в г. Архангельске. Живёт в д. Истинке Ленинградской области.
Кандидат физико-математических наук, обладатель 3-го дана по Фри Файт Каратэ.
Победитель конкурса «Художественное слово» (2023). Обладатель диплома III степени за участие в конкурсе «Продолжи любимую книгу (2023), диплома за личный вклад в развитие культуры Санкт-Петербурга и медали «320 лет Санкт-Петербургу». Победитель межрегионального поэтического конкурса «Воспеваю то, что вечно», посвящённого 100-летию со дня рождения поэта Р. Гамзатова. Обладатель Гран-при «Литература на все времена». Дипломант седьмого международного конкурса журнала «Литера Нова».
Автор вошла в шорт-лист «Проект специального назначения», номинация от АО «Заслон» (Литрес) и в лонг-лист «Новые горизонты! (Литрес).
Изданы три печатных книги и пять электронных.
ШАГ ЗА ПОРОГ
Kandoute-ske sina lebedaks linduizeks, istte-ske sina minun izoho ikneizehe-se.
«Обернись ты милой пташечкой, сядь ты на моё милое окошечко»
Из вепсских причитаний по книге О. Ю. Жуковой «Вепсские обрядовые причитания: от поэтики жанра к поэтике слова».
Петрозаводск: Карельский научный центр РАН, 2015. 156 с.
Вчера я плакала в Семиозерье, сегодня – в Корбиново. Завтра – в Алексеево. Мужчины, женщины, молодые, чаще пожилые. Совсем редко – дети, это самое сложное.
Я – профессиональная плакальщица.
Началось всё очень давно. До сих пор помню красные руки клёнов под ярким солнцем, в небе крутились чайки, я растерянно оглядывалась вокруг. Толпа взрослых в чёрных одеждах, неподалеку испуганная я. Хоронили бабушку.
Вдруг её душа появилась рядом со мной:
– Не страдай, внучка. Лучше помоги шагнуть через порог. Ты же видишь его. Никто не видит, только ты.
Я вытерла слёзы рукавом, – до сих пор помню жёсткость ткани чёрного пиджака, в который меня одела мать. Над нами шуршали листья, за кучей жёлтого песка что-то светилось. Я взяла бабушку за руку, почувствовав запах пирогов, сладкого вишнёвого варенья с пенками, которое варилось в алюминиевом тазу каждое лето, и повела её к порогу.
– Молодец, Василина!
Я почувствовала лёгкое касание ветра – то был бабушкин прощальный поцелуй.
За день до этого в Карпово умерла моя предшественница. Сила сама решает, в кого войти.
Так в возрасте пяти лет я стала плакальщицей.
Шаманка в деревне может быть только одна. У нас ею была Аделаида, которая лечила коров, заговаривала язвы и гастриты, шепча что-то за печкой, крутила нитки на погоду и на хороший улов. Но считалось, что если появлялась плакальщица, быть деревне процветающей.
Через два дня к матери приехал в телеге староста соседней деревни. Выставив корзины, полные яиц, зерна, горшки со сметаной, заявил:
– Жена у меня померла. Шаманка сказала её звать! – он ткнул в меня пальцем.
Мать испуганно посмотрела, всхлипнула, прижала меня к себе и как-то по-волчьи завыла прямо в небо:
– Кровиночка, да за что же тебе? Как я согрешила перед богами, что ноша на тебе такая?
– Авдотья, прекрати блажить! Назначено судьбой быть плакальщицей – и точка. – Староста хмыкнул, а затем добавил: – Зато сытая будет, люди мрут всегда, проводить их надо.
Мать, спрятав меня за спиной, продолжала выть:
– Так чураться её будут, как замуж выйдет? Ходит же за порог между миром живых и мертвых. Никто не возьмёт, страшно. С духами всегда будет говорить, всю жизнь. Не пущу!
Пожав плечами, староста отбыл.
А ночью мне приснились они, стоявшие перед порогом. Грустными глазами дýши смотрели на меня и плакали. Я в пять лет боялась слёз взрослых. По моему мнению, они не должны плакать. Это могут дети, когда упадут и разобьют колено, от обиды, когда не дают конфеты. Слёзы взрослых слишком горькие и злые, обжигающие душу.
В три утра я стояла у двери в родительскую спальню и царапала её ногтями: повернуть ручку почему-то не решалась. Возникшая на пороге мать в белой ночной сорочке до колен поняла всё с одного взгляда и отвела обратно в детскую, велев спать.
Утром мы поехали со старостой провожать его жену.
Шёл липкий дождь, проникающий через одежду, от него становилось холодно, казалось, что я сама уже в мире мёртвых. На кладбище какой-то мужчина в мокрой кепке, козырёк которой висел у него на лбу, посмотрел на меня и сказал:
– Пой, девочка.
– Что петь?
– Ты плакальщица, пой.
С тех пор я сочинила много песен. Некоторые были о любви, некоторые – о страдании. Души нашёптывали мне истории своей жизни, каждый раз новые, со слезами, с улыбкой, с грустью или восхищением. Я брала их за руку, вдыхала аромат пирогов и вишни (с годами они становились ярче), мы делали шаг за порог.
Когда мне было семь, в мой день рождения морозным зимним днём мы с матерью сидели в бытовке на кладбище. Могильщики копали уже шесть часов, раз в пятнадцать минут приходя за огромными алюминиевыми чайниками, кипевшими на раскалённой печи, чтобы проливать и согревать землю.
Мне было не скучно – я болтала со стариком, который скоро шагнёт за порог.
– А потом она мне сказала: к берегу греби, мы наживку забыли! – захохотал он. – А грести обратно лень, я плюнул на крючок и так закинул. Щуку поймал огромную, вот такую!
Я смеялась от души, изредка закусывая белую косичку с чёрным бантиком, когда на меня косилась мать.
Потом я взяла старика за руку, чтобы проводить, а он вдруг стал серьёзным и попросил:
– В собачьей будке деньги. Скажи сыну, чтобы взял.
Когда я передала эту информацию, наследник – здоровый детина – вытащил из конуры за цепь огромного алабая, поднял деревянное строение и потряс. Оттуда вывалился сверток. Мужчина с ужасом посмотрел на меня, на находку и замахал руками:
–Заберите, не надо мне ничего! Заберите!
На эти деньги отец купил машину – синюю двойку с багажником на крыше, на которой и сбежал от нас через два месяца, когда безудержно приближалась весна. Три чемодана в салоне – все его вещи – тряслись и прыгали по колдобинам деревенской дороги.
Мать тогда не плакала, просто вздохнула и ушла колоть дрова для печи: ночи были холодными.
В школе меня ненавидели и боялись. Со мной никто не дружил, не сидел рядом, не списывал домашнее задание, даже не вызывали к доске.
Однажды зимой, когда я была во втором классе, на выходе из школы мне в лицо бросили ком снега. Внезапно ослепнув, я упала на спину, больно ударившись. Весёлый смех детей резко прервался, кто-то взял меня за руку и поставил на ноги.
– Они тебя не тронут! – резкий мальчишеский голос врезался в уши.
Я отряхнула снег с лица и увидела чёрные глаза под пушистой кроличьей шапкой.
Васька, как и все в деревне, родился в бане. Однако, когда мать в родовой горячке унесли в дом, шаманка, поцокав языком, сказала, что младенец мёртв. Так его и оставили до утра там, замотав в пеленки, ведь был уже поздний вечер.
Наутро отец, вышедший за водой, услышал басовитый плач, от радости снёс дверь и забрал Ваську. Шаманка, увидев ребёнка, отвернулась и прошептала:
– Подменыш.
Его родителям было всё равно, что думали соседи. Мальчишка с чёрными глазами, в которых не было видно зрачка, рос крепким и здоровым. За обзывание от души дубасил обидчиков, однако был честным и справедливым.
Так мы стали в школе парочкой – Васька и Васька. Он был старше на два года, поэтому я доучивалась в школе, а он ушёл в армию.
Через полтора года мать, пришедшая из магазина, сухо сказала мне, что его привезли.
С возрастом она из цветущей женщины почему-то превратилась в высохшую, быстро постарев. Казалось, она несла со мной ношу, которая все больше тянула мать к земле.
Я как раз раскатывала тесто для пирогов, бросив скалку, с руками в муке, коротко всхлипнув, я выскочила из дома и, как была, в домашнем халате рванула к Ваське.
Около калитки мне под ноги бросилась его мать – тётя Клавдия.
– Не пущу! Живой он! Куда хоронить бежишь?! Уйди, плакальщица!
Это слово прозвучало как пощёчина.
– Я знаю, что живой, будет жить! – Я подняла женщину, прижала к себе и начала неуклюже гладить по спине.
Васька лежал на кровати с открытыми глазами, они поблекли, а на лице и шее его чернели синяки, переходя от чёрного к багровому, а дальше растекаясь зеленью и синевой. Он попал под машину.
Как будто почувствовав меня, Васька начал шевелить губами. Я наклонилась и услышала:
– Ба-ня.
За столом суетилась шаманка, оттуда несло едкими травами и глиной.
– Надо в баню его нести! – закричала я.
Васька – единственный человек, душу которого я видела всегда, он сам болтался между нашим миром и тем, за порогом.
– Несите, – разрешила шаманка, рассматривая меня с удивлением.
Через три дня он встал. Каждую ночь, когда Васька лежал, из бани раздавался вой, дребезжали окна и хлопали двери.
– Банник бушует! – Его мать испуганно прятала голову в плечи и несла молоко, хлеб и мёд к крыльцу.
Я спала на улице рядом, прямо на земле, ожидая, зная, что Васька не бросит меня сейчас.
Тогда, стоя на пороге, держась за проём, он предложил мне выйти за него замуж.
Свадьба прошла без гостей, непрерывно выла его мать, моя сидела с прямой спиной и молчала, поджав губы. Когда мы вышли из маленького ЗАГСа на окраине деревни, который открывали только ради свадеб, похорон или рождений, нам никто даже не сыпал рис на голову, а родители не испекли пирог-рыбник согласно обычаю.
Пожав плечами, Васька поднял меня на руки, зыркнул по сторонам чёрными глазами и посадил в коляску нового мотоцикла «Урал» – он устроился участковым нашего района. К мотоциклу прилагалась форма, пистолет, а также домашний телефон.
Так мы и прожили с ним шестьдесят лет. Одна проблема – в баню он отправлялся после двенадцати ночи. Никто в деревне не ходил в это время: там банник парится. Васька же топил печь вечером, чтобы после полуночи махать веником в парной, а затем выпадать оттуда в ледяной сугроб, чтобы бежать сразу обратно и пить холодный квас.
Я мылась раньше и не мешала ему общаться с духами.
Сейчас наши внуки живут в городе. Ольга – старшая дочь – родила троих, а у Мишки двойня. У всех чёрные глаза и белые волосы с полным отсутствием бровей – как у меня. Вернее, брови есть, но настолько светлые, что их и не видно.
Пять лет назад Васька умер. Я проводила его за порог, он улыбнулся и помахал рукой. Тогда из бани раздался леденящий вой, все собаки деревни начали лаять, а испуганные соседи позакрывали окна и двери на всякий случай.
Баня ходила ходуном всю ночь, а наутро загорелась. Прибывшие пожарные пролили всё вокруг, заявив, что само потухнет. Однако огонь всё разгорался, не собираясь успокаиваться. Шаманка, приехав на разбитой «Ниве», осмотрелась, ушла в кусты, раздевшись, три раза обошла постройку, после чего огонь стал стихать, оставив чёрные угли, по которым изредка пробегали языки пламени.
В один особо отвратительный день я стояла и пела, почему-то никто не слышал мою новую песню. Ветер запутался в ветвях сосен, тихо шелестел иголками и вторил мне. Где-то рядом тихо пробежала змейка по песку – я слышала, как трутся её чешуйки друг о друга. На ветку опустилась ворона, закаркала, я прикрикнула на неё, чтобы не мешала, однако это не помогло.
Вокруг могилы было много народа. Почему-то никто не смотрел на меня, хотя обычно, это было не так.
– Ты шагни через порог, всего один шаг – и ты там, с предками, – пела я. –Тебя встретят и напоят, накормят. Там ты найдёшь покой и успокоение.
Вдруг маленькая девочка выбралась из толпы. Одна её косичка была выше другой, лента расплелась и висела на плече. Она улыбнулась мне и взяла за руку:
– Пойдём, бабушка, я знаю, как делать шаг.
Я шагнула.
