Родилась в Подмосковье в семье бухгалтера и слесаря завода ракетно-космической техники. Окончила Государственный университет управления, работая в космической отрасли. Живёт в г. Королёве.
С детства интересовалась литературой. В школе и пионерском лагере была редактором стенгазеты. Первый свой роман написала в школе. В 2016 году вышли два романа, один из которых – «Я тебе посылаю любовь» – вошёл в десятку самой читаемой литературы Чувашии. Рассказы, зарисовки, творческие портреты актёров – получился целый сборник, а ещё книга о театре глазами зрителя.
Марина Васильевна – победитель конкурса «Маленькая страна» в рамках сборника «Все мы дети» издательства «Четыре» (СПб.).
В произведениях автора есть любовь, вера в добро, в человека, в его умение сохранять своё достоинство в самых сложных ситуациях.
ЖИВАЯ ИСТОРИЯ
Насколько удивительна наша память! В своих недрах она способна хранить подчас самые невероятные события, факты и явления. Она переменчива и капризна, порой накрепко прячет от нас то, что хотелось бы помнить, а выдаёт то, о чём забыть бы навеки. Хотя всё-таки жаловаться на неё грешно: в большинстве случаев память защищает нас от негатива, притупляя боль, умаляет значимость просчётов и ошибок, неприятностей и бед. А ещё она позволяет ощущать тепло от сладостных воспоминаний детства…
Из моего детства, как из сундучка с сокровищами, я вытаскиваю эти воспоминания о наших соседях. Жили они тогда с нами в одном доме, кажется, на втором этаже. Дом был высотным и относительно новым. Их семья состояла из двух старушек-близнецов и мужа одной из них. Каждому чуть больше девяноста лет! Можно себе представить, что мне, пятилетнему мальчику, они казались не просто старенькими, а древними.
Старушек звали красиво – Полина и Виолетта. Обе были беловолосые, коротко острижены, только у одной волосы прямые, а у другой волнистые. В прошлом театральные актрисы. Это, конечно, накладывало отпечаток и на их внешность, и на образ жизни. Полина и Виолетта хотя и носили старомодные пальто, зато шляпки всегда были с цветами и выглядели очень нарядно. Мне запомнились их огромные глаза и ярко-красные тонкие губы, – теперь я думаю, что губы они подкрашивали, считая ниже своего достоинства выходить на люди неухоженными.
Полина и Виолетта до последнего оставались женщинами и актрисами. Может, поэтому они всегда мне казались красивыми?.. Как и муж одной из них, неизменно сопровождавший их на прогулках. Не могу вспомнить его имени, но обе старушки его называли «Пасечка». Может быть, от имени Павел?.. Его волосы тоже отливали белизной, были зачёсаны назад, усы и борода придавали ему представительности. Дополняла картину прямая спина и развёрнутые плечи – это при его-то возрасте, когда стрелка жизни шагнула за девяносто! Сейчас я думаю, что Пасечка в прошлом был офицером, такая выправка может быть только у кадрового военного. Одет почти всегда строго в чёрное, подтянут и аккуратен.
Выходили они гулять днём и часто по вечерам, шли медленно, гуськом, у всех в руках тросточки, у Пасечки набалдашник на трости в виде льва.
Но гуляли они не втроём, а вчетвером. Нельзя обойти вниманием ещё одного члена их семьи. Звали его Тёпой. Это был большой кот с короткими лапками. Пушистый, чёрного цвета, только на морде седина. Шёл он всегда впереди семейной процессии, будто вёл всех, указывая дорогу. Дойдут, бывало, до угла дома, постоят чуток и возвращаются, чтобы посидеть на скамье. А довольный Тёпа трётся о ноги – ласковый очень, характер покладистый. Прожил он лет двадцать, ушёл первым…
Когда они сидели на скамье, я всегда подбегал и первым делом гладил кота. Тёпа принимал мои ласки охотно, жмурил зелёные глаза, тёрся об меня всеми боками, иногда урчал. Голос у него был хрипловато-басовитым, как у настоящего старичка. Зато добродушия и спокойствия хоть отбавляй.
Одна из хозяек Тёпы, не могу вспомнить – Полина или Виолетта, всякий раз, как я подходил, спрашивала: «А где у нас конфеты для Алешёньки?» Затем хитро улыбалась и доставала из кармана пальто горстку леденцов – мятных или театральных. Теперь, спустя годы, я понял, почему до сих пор люблю эти конфеты: они часть моего счастливого детства. Их вкус в памяти остался навсегда.
Но больше всего мне нравилось бывать в гостях у этой семьи. Я входил в их квартиру, как в другой мир, совершенно отличный от моего. Большая комната представлялась мне особенно манящей, всё в ней было не так – и обстановка, и мебель, и даже запах. Аромат сушёных цветов и немножко корицы будоражил моё воображение: я попал в старинный замок, и здесь живут феи, старые добрые феи.
Комната тонула в полумраке, ещё больше создавая ощущение таинственности. Солнечный свет едва пробивался сквозь шторы цвета бордо. Иногда его лучи попадали на огромный чёрный, как вороново крыло, рояль, грозно стоявший на львиных лапах. На нём лежала кружевная скатерть, изящная, тонкая, однажды я не удержался и потрогал её – лёгкая, словно паутина. Меня не отругали, и я впоследствии позволял себе прикоснуться ко всему, что видели мои глаза.
Я должен был в полной мере ощутить этот таинственный мир. И широкий старинный диван с высоченной спинкой – я садился на него и гладил пальчиком цветы на его сером фоне, под ним лежал гладкий ковёр. И кресло-качалка, которое я сразу полюбил: оно тягуче поскрипывало, когда в него садишься, словно жаловалось на свою долгую жизнь. И большой сервант, за стеклом которого стояли всевозможные фигурки из фарфора.
Одна из них покорила меня навсегда – тонкая балерина с грустным лицом. Она приподняла над головой руки и отвела в сторону ножку. Маленькая красивая девочка, которую заставили танцевать, а ей так хотелось играть. Я мечтал, как я однажды спасу её, вытащив из-за стекла. Но девочка в серванте всегда была заперта. Я лишь с трудом придвигал к серванту высокий резной стул, залезал на него и вздыхал, глядя на балерину. С картины на стене на меня смотрела другая девочка, в руках она держала цветы и выглядела вполне довольной, к ней я жалости не испытывал.
В комнате ещё находилось большое зеркало, рядом с ним столик со шкатулкой. Однажды я заметил, как хозяйки доставали из неё бусы. Проходя мимо зеркала, я видел в нём маленького вихрастого мальчишку, которому очень хотелось показать язык, но я не смел. Обстановка не позволяла. Я садился на высокий стул у круглого стола, покрытого тёмно-красной бахромчатой скатертью, и смотрел на люстру. Вот ещё один предмет интерьера, который я мог рассматривать бесконечно. Люстра была большой, кажется, деревянной, двухъярусной, со множеством висюлек. Очень необычная, видимо, сделана на заказ. Почему я так решил? Потому что больше никогда не видел ничего подобного. Горела она ярко, отсвечивая множеством лампочек.
И, конечно же, не мог этот дом таких интеллигентных людей обойтись без книг. Целая стена! Они стояли, плотно прижавшись друг к другу, и словно хвастались своими корешками, особенно те, кто имел золотое тиснение. Уверен, что эта библиотека обладала большой ценностью. В ней хранилась не только история литературы, но и история самой семьи, ведь каждая книга приобреталась в тот или иной период жизни…
А ещё в моей памяти сохранилось то, что я в этом доме видел лыжи. Они стояли на балконе. Что тут такого? Ан нет, это были необычные лыжи, старинные. Широкие, с ремнями вместо креплений, толстые, крепкого дерева. Ведь это лыжи охотника! Значит, в молодости Пасечка охотился. Эх, расспросить бы его тогда обо всём, уверен – передо мной открылись бы такие клады: воспоминания, истории, события, люди…
Наверное, мне бы поведали, откуда у них в доме появился попугай, обитающий в большой тускло-жёлтой клетке. Крупный зелёный кубинский амазон. Красивая птица, редкая в доме. Ему нравилось наблюдать за мной, поворачивая голову и щуря глаза. Однажды я подошёл близко к клетке и решил потрогать попугая. Он обиженно отскочил в сторону – видимо, не любил панибратства.
Обо всём этом я вспомнил спустя десятилетия лишь потому, что, только став взрослым, накопив жизненный опыт, пройдя через многое, я наконец сумел в полной мере оценить, какие же чудесные люди были в моей жизни! И они пустили меня, маленького мальчика, в свой мир. А ведь если задуматься… Они родились аж в девятнадцатом веке! Уже осознанно встретили новое столетие, видели и революции, и войны. Судя по именам, тому аристократизму, который был в них до самого последнего вздоха, была вероятность, что они когда-то принадлежали к дворянскому сословию… Пасечка – так не называли рабочих и крестьян. И выправка, и сдержанность… Всё это свидетельствовало о том, что мне довелось прикоснуться к тем людям, которых знала история, живая история.
А ещё (и это самое главное) они поддерживали друг друга, заботились, помогая жить, и не потеряли самого важного – человеческого достоинства. Они бережно сохранили свою любовь – в самом прекрасном понимании этого слова…
